Екатерина Полянская - На горбатом мосту

Нелепо и довольно криво
Он всё летит из дальних стран,
Где сильный, молодой, красивый,
Мой батя не от водки пьян.

Где мать жива. А я, быть может,
В проекте или даже – нет.
Где лёгкие тихонько гложет
Дымок болгарских сигарет.

И, напрочь забывая лица,
Сквозь морок, суету и тлен
Я снова вижу эту птицу,
Летящую средь вздутых вен.

И в зеркале заворожённо
Ловлю который раз подряд
Всё тот же странно-напряжённый,
Неуловимо волчий взгляд.

Дымной тенью, тонкой болью
С явью сон непрочно сшит…
Привкус горечи и соли —
Одинокий воин в поле
За судьбой своей спешит.

Словно бы неторопливый
Мерный бег, широкий мах.
Птица стонет сиротливо,
Тускло вспыхивает грива,
За спиной клубится прах.

Бесконечен щит небесный,
Безвозвратен путь земной —
Обречённый и безвестный…
Голос ветра, голос бездны,
Голос памяти иной.

Воин в поле одинокий,
Дымный морок, млечный след…
Гаснут сумерки и сроки,
В омут времени глубокий
Льёт звезда полынный свет.

Бредут в ночи, дорог не разбирая,
Кружат, своих не ведая путей,
Слепые миражи земного рая —
Больших идей и маленьких затей,

Сквозь вечный марш уценки и усушки,
Где лай собак страшней, чем волчий вой,
Где пролетарий над гнездом кукушки
Похмельною качает головой.

Сквозь песню, где баян доносит тихо,
Кому – неважно,
Колкий звёздный жмых,
Любимый город, дремлющее лихо,
Мерцающая речь глухонемых,

Насущный хлеб, чуть влажный на изломе,
Обломки кирпичей, осколки слов —
Смешалось всё, как в чьём не помню доме,
В сияющей бездомности миров,

Рождений и смертей, летящих мимо,
В беззвучном вопле обречённых «Я»…
И лёгкость бытия невыносима,
И неподъёмен груз небытия.

Фото на память. Пожалуйста, лица светлее,
Шире улыбки. Быть может, бумага истлеет
Позже, чем наши тела. И в игре светотени
Чуточку дольше продлится пускай не мгновенье —

Доля мгновенья, мерцавшего первоначально
В пойманном взгляде до сердцебиенья реально,
И перед тем как растаять, знакомые лица
Смогут во вспышке хотя бы на миг воплотиться.

Прятки со временем – в этой игре мы неловки,
Наше лукавство наивнее детской уловки…
Я улыбаюсь, как будто мне вовсе не страшно
Плыть через море житейское в лодке бумажной.

Когда революция выжрет своих
Детей – романтичных убийц, поэтов,
Идеалистов и память о них,
Что называется, канет в Лету,

Когда уйдут её пасынки – те,
Которые, выйдя откуда-то сбоку,
Ловят рыбку в мутной воде
И поспевают повсюду к сроку,

Когда сравняются нечет и чёт
И козырь – с краплёною картой любою
И обыватель вновь обретёт
Счастье быть просто самим собою,

Когда добродетели, и грехи,
И неудобовместимые страсти,
В общем раздутые из чепухи,
Станут нам непонятны отчасти,

Когда перебродит в уксус вино
И нечего будет поджечь глаголом,
Придёт поколение next. И оно
Выберет пепси-колу.

Хочешь мира – готовься к войне. И нагрянет война,
Просыпаясь в сердцах и в холодных умах вызревая,
Кровь рифмуя с любовью, подыскивая имена
Для грядущих смертей и горнистов своих созывая.

Старый мех разорвёт молодое, шальное вино,
И прольётся на землю, спеша утолить её жажду.
И зерно прорастёт, и созреет лоза всё равно,
Чтоб обратно на чёрную землю пролиться однажды.

Хочешь мира – готовься к войне. И нагрянет война.
И скуластый кочевник, обветренный и пропечённый,
Каменеет в седле и осаживает скакуна,
Прозревая в веках град неведомый, но обречённый.

До булыжного гулкого дна
Выжжен двор золотистым потоком,
И глядит в вышину – глубина
Из колодезя пристальным оком.

– Разрешите водицы набрать?
– Вон колонка, сто метро от силы.
– Извините, такая жара…
– Не положено пить из могилы.
– Из могилы? При чём тут вода?
– В ту войну здесь был лагерь для пленных,
А умерших бросали – сюда.
– Как бросали?
– Да обыкновенно.
Вы зашли бы в музей… А вода —
Так колонка и впрямь за оградой.
Разумеется, чистили. Да…
В стирку – можно, а в пищу – не надо.
Вот как раз – для крылечка: народ…
Натоптали… —