Новелла Матвеева - Мой караван. Избранные стихотворения (сборник)

Я же в сердцах пошлю его к верблюду,
Я же – в сердцах – пошлю его к верблюду:
И у тебя учиться, мол, не буду,
И у верблюда – тоже не хочу.
Друг отошёл и, чтобы скрыть обиду,
Книгу достал, потрёпанную с виду,
С грязным обрезом, в пёстром переплёте, –
Книгу о том, что горе не беда…

…Право, уйду! Наймусь
К фата-моргане:
Стану шутом в волшебном балагане,
И никогда меня вы не найдёте:
Ведь от колёс волшебных нет следа.

Но караван всё шел через пустыню,
Но караван шагал через пустыню,
Шёл караван и шёл через пустыню,
Шёл потому, что горе – не беда.

Развесёлые цыгане по Молдавии гуляли
И в одном селе богатом ворона коня украли.
А ещё они украли молодую молдаванку:
Посадили на полянку, воспитали как цыганку.
Навсегда она пропала
Под тенью загара!
У неё в руках гитара,
Гитара,
Гитара!
Позабыла всё, что было,
И не видит в том потери.
(Ах, вернись,
Вернись,
Вернись!
Ну, оглянись, по крайней мере!)
Мыла в речке босы ноги, в пыльный бубен
била звонко
И однажды из берлоги утащила медвежонка,
Посадила на поляну, воспитала как цыгана;
Научила бить баклушки, красть игрушки
из кармана.
С той поры про маму, папу
Забыл медвежонок:
Прижимает к сердцу лапу
И просит деньжонок!
Держит шляпу вниз тульёю…
Так живут одной семьёю,
Как хорошие соседи,
Люди, кони и медведи.
По дороге позабыли: кто украл, а кто украден.
И одна попона пыли на коне и конокраде.
Никому из них не страшен никакой недуг,
ни хворость…
По ночам поют и пляшут, на костры бросая
хворост.
А беглянка добрым людям
Прохожим
Ворожит:
Всё, что было, всё, что будет,
Расскажет,
Как может…
Что же с ней, беглянкой, было?
Что же с ней, цыганкой, будет?
Всё, что было, – позабыла.
Всё, что будет, – позабудет.

В мороз и зной
в юдоли земной
Вижу я ночью свет без огня.
Свой дом и очаг
у каждого есть,
Но нет его у меня.

У птицы есть, у ящериц есть,
Есть у крота, у всех, кто живёт,
И только меня на празднество дня
Никто не ждёт, не зовёт.

Проскачет всадник, следом другой,
Но я ничего у них не прошу,
Я только спою: «Дорога – мой дом», –
И дальше
в путь
ухожу…

Люблю я солнца первый восход,
Люблю я погоду, если тиха,
Гнездо жаворо́нка в жёлтых полях,
Костёр,
костёр пастуха.

Люблю я даль с гуртами овец
И над очагами тающий дым,
Боярышника
багряный венец
И месяц ранний над ним.

В мороз и зной
в юдоли земной
Вижу я ночью свет без огня…
Очаг свой родной
у каждого есть,
Но нет его у меня.

…Нам хочется чудес
Великих!
Но откуда
Мы взяли, что не чудо
Хотя бы этот лес?
Хотя бы этот брег
С бегущими тенями?
Хотя бы – человек?
А именно – мы сами.

Колодец наш бездонный
Пополнен – чуть иссяк…
Мечте – и объяснённой –
Остаться в чудесах.
И после пояснений,
Кто и откуда он –
Всё той же тайной
Гений
Пребудет окружён.

На рассвете, в сумерках ледовых
Хор берёз был выше и туманней.
И стояла роща, – как Людовик, –
В сизых буклях изморози ранней.

Но опять за далями пустыми,
Красное, – как будто после бури, –
Встало солнце с мыслью о пустыне
В раскалённо-грезящем прищуре.

По коре взбирался, укреплялся
На ветвях – огонь его раскосый.
И кудрявый иней выпрямлялся,
Делался водой простоволосой.
Иней таял, даже не стараясь
Удержаться в лёгкой сетке чащи,
Уменьшаясь, точно белый страус,
Отвернувшийся и уходящий.

Стремится в дол закат животворящий.
Но лозы в гневе. Рдея, плеть за плеть, –
Пошли, как трещины в стене горящей,
Как щели ада, лающе алеть.

Мне снится кардинальский, – то напевный,
То ржущий пурпур… Битвы ржавый свет…
До треска красный, пушечно-полдневный,
Владетельный, громо́во-алый цвет…

Предел бесстыдства на лице безбровом:
Впервые запылавшая щека
Низвергнутого в ад ростовщика.

Вельможный плащ. Клеймо на родниковом
Челе блудницы… Странно жжёт глаза
Мне в тихий вечер тихая лоза!

Кто в романтику жизни не верит,
Тот не верит (нелепая туша!)
В океан, на земле занимающий
Втрое более места, чем суша!