Перец Маркиш: Стихи

От моря к морю,
От порога к порогу, из веси в весь, —
Московской Царь-пушки радиорев:
Радио — в мир, радиовесть.

За субботним столом, словно царь,
восседает хозяин,
И двенадцать сынов, как двенадцать
библейских колен.
— Я, как раб ханаанский, пахал и
снимал урожаи,
Как еврей и отец, делал все, что нам
бог повелел.

Вот такой, какой есть, все на свете
я делать умею:
И доить, и ковать, и уладить базарный
скандал.
Я трудился и ездил; я видел, поверьте
еврею,
И Париж и Нью-Йорк, и в Одессе я тоже
бывал.

В хрен макает он белую халу,
сопит и чихает,
И, размазавши слезы, которых не может
унять,
Говорит: «Хрен в субботу — ведь это же
радость какая,
Все равно что — страничку Талмуда
прочесть и понять.

А мои сыновья? Я всегда их воспитывал
честно,
И прошу я вас, пан, объясните,
пожалуйста, мне:
Я приучен к любому труду, так найдется
ли место
Для такого, как я, в вашей новой,
Советской стране?»

Дом богоматери, какой ты грусти полон?
О чем колокола мечтают, замолчав?
Химерам скрюченным, двуполым и бесполым,
Какие оргии мерещатся в ночах?

Звучит под сводами шаг импотента янки.
Он в роговых очках. Он страстный
антиквар.
Он думает о том, не взять ли в
содержанки
Твою историю. Он оценил товар.

Он так почтителен к твоим великолепьям,
К разлету этих дуг и ромбам симметрий.
Он смотрит, как болван, на известковый
пепел,
Листает Библию и час, и два, и три.

Не сбросить ли химер с твоих рогатых
вышек?
Вниз туча извести и щебня полетит.
Десяток этажей надстроить, чтобы вышел
Бетонный небоскреб, его отель «Сплендид».

Над мертвым кораблем стервятником бы
взвиться:
Гей, Квазимодо, бей в колокола скорей!
Химерам хочется забредить в огневице
Голгофами горбов и зельями кудрей.

Ты ведь влюблен, звонарь, и благороден.
Качни-ка бронзовые языки!
С тобою говорят сто мертвых родин,
Тысячелетия моей тоски.

Во рту дремучий гул жаргонов,
Наследие невозвратимых рас,
И пыль, и жажда дальних перегонов,
Проделанных в последний раз…

Благослови на бездорожья,
На солнечное бытие и на страданья,
Неясен полдень мой, и все же
Как четок мир и как светлы желанья.

Запели волны, штормом налетели,
Эх, стать бы мне таким, как песня,
Моим желаньям тесно в теле,
Как в побережьях океану тесно.

А волны все проходят мимо,
Секунды вслед летят неумолимо,
И ничего еще не сделал я.
Огромен мир. На новые рожденья,
На бездорожья и на восхожденья
Благослови, о полдень бытия.

Ты крепко спишь солдат. И ромб огней
танцует;
Проигран в грохоте военных лотерей,
Ты спишь на площади. И кажется, к
лицу ей
Венки, и черный креп, и свечи матерей.

Ты крепко спишь, никто, обрубок бранной
славы,
Спишь, безыменный труп с полей
Шарлеруа,
И снится площадям: безрукий и
безглавый,
Ты вылезешь на свет, чтобы сказать:
«Пора!»

Судьба запряжена в неведомые бури,
Несутся города за нею в дождь и мрак,
Исполосованы ее бичом, в сумбуре
Соборов и витрин, асфальтов и клоак.

Встань, безыменный! В путь! Мильоны
безработных
Колоннами прошли и сдвоили ряды,
Команда — по гробам! В карьер!
И вскачь! И вот в них
Труба врезается, как дикий вой нужды.

Пусть башни выбегут с пожарами во ртах.
С гербами городов на рухнувших оплечьях.
Гни их, огонь, качай, — и, пепел обрыдав,
Взвиваясь лентами, развалины калечь их!

То «Марсельеза»! Встань! В пустоты
костных впадин,
В истлевшие глаза, чтобы не мог
ты спать,
Весь разноцветный мир, тревожен и
наряден,
Заплещется опять, заплещется опять.

Ты крепко спишь, солдат, обрубок
бранной славы,
Спишь безыменный труп с полей
Шарлеруа.
И снится площадям: безрукий и
безглавый,
Ты вылезешь на свет, чтобы сказать: «Пора!»