Андрей Полонский - Коробка передач

Голливуд плодит сотни мифологий в год,
Но они не имеют сладчайшего источника и горькой силы
И потому сгорают как спички.

Кино было устроено для того,
Чтоб музыка стала иллюстрацией,
Утратила способность к преображению,
Точно так же, как слово несколькими веками раньше.

Однако рок-н-ролл спутал все карты,
Он оказался более опасной игрушкой, чем они думали.

Один безымянный генерал сказал:
Давайте уже доделаем дело,
Просто зафиксируем людишек, как обычных потребителей
удовольствий,
Потом квантовые сети легко завершат процесс.

Но одна певица из Пасадены,
Ее зовут Бет Харт,
Опять спутала им все карты.

Этот напиток из секса, агрессии и свободы,
Они с ним не умеют работать,
Он не поддается контролю.

Кто ее пропустил, не могут понять,
То же самое было с Морисоном и Плантом,
На обеззараживание у них ушли десятилетия.

Стерильность стоит дорого,
Бюджетные средства, социальные ловушки,
Так что пока есть надежда,
Что им банально не хватит денег
Для полного торжества цифры.

От нас, однако, потребуется чрезвычайное усилие,
Великое делание, чистый вопль,
Не Ом, не Ам и уж точно не Мама –
Ааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааа

Поднялся северный ветер.
Люди из службы безопасности предупреждают:
Уберите вещи с балконов.

У костра уже не согреться.
Не выйти налегке за вином.
Но и духота исчезла.

Каждый, кто хочет, уедет,
Спрячется, убежит от ветра.
Не повсюду же поднимается северный ветер?

Или повсюду, но не сразу,
Он приходит неожиданно,
Сдувая планы и ожидания.

Они смешно летят,
Кувыркаются по долинам.
Застревают в шиповнике.

Нам останется только
Развернуться к нему лицом,
Крепче прижаться друг к другу.

Дорога вьется меж полями,
Стоят деревни в полусне,
В домах старухи с костылями,
Не знают радости оне.
А наши матери остыли,
И наши деды взаперти
Лежат, покинуты в могиле,
Им не подняться, не уйти.
И Федоровское ожидание,
И Циолковского чертеж,
Всего – блудливые мечтания,
В них ногу сломишь – не поймешь,
Что с глупой техникой срастется,
Напишет кто программный код?

Звук, означающий сиротство,
Плывет.

Если бы вдруг я остался один,
Я бы поселился в Кинешме,
Снял тысяч за пятнадцать лучшую квартиру в городе,
В двухэтажном доме девятнадцатого века,
Окнами на центральную улицу,
Привез с собой несколько непрочитанных книг,
Больших, толстых,
До которых раньше не доходили руки,
Полное собрание сочинений Лосева,
Добротолюбие в переводе Паисия Величковского,
И ещё, быть может, не судите меня строго,
Давно прочитанного Плотина и переведенного мною
маркиза де Сада.
Современные книги я бы просматривал в телефоне,
Наверное, в Кинешме неплохой интернет,
Уже существует 4G или, так или иначе, появится,
Ну, в крайнем случае, я бы обошелся каким-нибудь
обычным соединением.
Я бы ходил гулять на берег большой реки,
Иногда заглядывал в бар,
Не пропускал бы ни единой утрени по субботам
И литургии по воскресеньям,
Познакомился бы с местным протоиереем отцом Василием,
Говорил бы с ним об Исааке Сирине и Романе Сладкопевце,
Об Аверинцеве и Экономцеве,
И иногда даже о Делезе и Агамбене.
Наверное, переезд в Кинешму
Мог бы стать для меня единственной возможностью
Встретить смерть спокойно
И с полным пониманием ее неизбежности.
А потом – безымянный крест
На местном уютном кладбище
Лучше всего остального,
Особенно в моем случае,
Когда родовая память путается,
Сбивается
И больше напоминает узел,
Чем нить.
Отец Василий сказал бы мне перед смертью
Несколько утешающих слов,
Способных примирить меня
С путаной и мятежной жизнью.
Но я вряд ли надолго уеду в Кинешму,
Существуют люди, которым будет холоднее
Без моего присутствия в других местах.

Первоначально я думал, что это кончится где-то так,
будет град или мокрый снег,
ветер, цитаты, забытые в черновиках,
и несколько человек,
путающих события и имена,
которых было, в сущности, до хрена.