Вячеслав Шаповалов - Безымянное имя. Избранное XXI. Книга стихотворений

Шли мы, покуда могли, заколдованы кровью,
от излучения мглы – к изумленью любовью.

Меря событья людьми, вешки ставя при этом:
от поколенья любви – к окрылению светом.

Были года холодны. Всё сиротское счастье:
от поклоненья любви – к оскоплению страсти.

Серою Шейкой во льды да походкой хромою:
от оперенья любви – к окрылению тьмою.

Нас не швыряли в тюрьму, как порой наших дедов,
жили мы – горе уму! – привкус чуда изведав.

Так отчего же порой зябнут руки от страха
на ледяной мостовой – и молчит Андромаха

на полустанке, в степи, жесткий снег утирая —
от прорастанья судьбы в область ада и рая…

Жизнь – позади, мы пришли, в никуда вырастая:
от озаренья души – к пустоте мирозданья.

Но повторяем, хрипя под могильной плитою,
что отворяем себя пред небесной чертою.

не ищи за деревьями леса
а в песках мановенья воды
всё что в нас тяжелее железа
только отзвук погибшей звезды
только отсвет вселенной багровой
где мгновеньями вечность качнём
мы бездомное пламя сверхновой
злая искорка в небе ночном
смутный разум впотьмах разметала
зов сирот исчезающий свет
лишь ментальная тяжесть металла
нас уверит что нас уже нет
это знанье недолго продлится
краткий разум в награду зачти
матерь матрица злая таблица
первосмыслов слепые зрачки

сюда где остров сахалин не долетает баргузин
зато допёрли зейбаржанец и грузин
дома на слом борьба со злом и тектонический разлом
и сам себя под ор подъём зовёшь козлом

дурилы не обижайте курилы
вам вилы когда сибирь от москвы полыхнёт
кавказы плюс гор памирских проказы
заразы и каждый вор и проглот

итог сынок владивосток там радиации исток
в груди лимонника листок и стронций бел
там много всяких фукусим но ими я не укусим
залп град калаш макар максим вот мой удел

японцы переходите в чеченцы
червонцы и всем народам шахидский прикид
россия я твой в погонах мессия
спроси я – ответ один: вечный жид

тряхнуло блядь а наплевать под одеялом благодать
хоть тыщу лет проголодать придется нам
восходит день бежит олень дороже женщины женьшень
хрен на часах торчит как пень и сам ты хам

далёко алеет бомба востока
дум стоко что ты земеля хоть волком завой
всё злее всё горячей и круглее
та гея что греки звали землёй

я тута в месяце таммуз духовной жаждою томлюсь
меня не душит здешний груз иди всё нах
мир мглой томим мне скучно с ним где вечен и невыразим
всех шестикрылых хиросим дымится прах

незваны вот-вот придут океаны
барханы дрожат от бурь закипевших вдали
за нами ещё вернётся цунами
и нас утащит туда откуда пришли

Ещё дрожит пугливый флюгерок —
бездомный дрон над пристальною башней.
Ещё закат, похожий на вчерашний,
не догорел. Всё скрыто между строк.

Жива надежда в сумерках дорог —
она обманчивее и пустяшней,
чем пополудни, и характер наш в ней:
увидеть не начало, но итог.

Ещё предметы сохраняют цвет,
ещё не все ночные кошки серы,
но дню уже суда и веры нет.

Чем этот миг – а чем он, кстати, плох! —
не смена двух заждавшихся эпох,
истосковавшихся по чувству меры?

Свершилось! Перед бездною стоим,
ломает плечи тяжесть ожиданья,
горчит в груди искусство выживанья,
скукожилась душа, как третий рим.

Уходят дети к алтарям чужим
под дудку крысолова мутной ранью,
мир выдохнешь навстречу умиранью —
но каждый вдох опять непостижим.