Валерий Горелов - Колкая малина

Почему-то жар костра совсем не греет,
Хотя кожа пузырится от огня.
Что внутри сломалось и дряхлеет
Без слез и криков изуродует тебя.

Когда уже плевать и растереть,
Что приговор тебе выносит сталинист,
И безразлично – слышать и смотреть,
Что твоего ребёнка лечит атеист.

Когда жертва презирает палача,
Уходит мир привычного комфорта,
Но ровно разгорелась поминальная свеча,
А бабочки вспорхнули с праздничного торта.

Когда закончится словесная пурга,
И ты меня прикосновением разбудишь,
Я помолюсь и за себя, и за тебя.
Не осуди, и не судимым будешь.

Мне тогда почти исполнилось шестнадцать,
После восьмого выгнали за то, что был зубастый.
А ему почти подкралось восемнадцать,
Он был с белыми ресницами, рыжий и вихрастый.

На пальце перстень с розовым кристаллом,
В губах мундштук от папиросы «Беломор».
Он явно был отвергнут комсомолом
За чуждый коллективу кругозор.

Мы оба выросли средь уличных помоек,
В бараках довоенного комфорта.
Там было видно, кто по жизни стоек,
И тех, которые совсем другого сорта.

Ему ничто не было кисло и не остро,
И в водке его было не унять,
Но только он доходчиво и просто
Сумел поведать, что такое мать.

Он песни пел на простенькой гитаре
О правде и умении простить,
О том, что не сторгуешь на базаре,
И чтобы дружбу не случилось хоронить.

Зачем же ты ослаб и уступил,
И к смерти дал себя приговорить?
Спасибо, друг, что главному учил —
Уметь надеяться, поверить и любить.

Смотрю – деревья ветер загибает,
И всё живое прячется под крышу.
Злой норд-вест со стен рекламу отрывает,
А с ней и театральную афишу.

Дождь нещадно город избивал,
Переполняя русла тротуара.
Я сам себя сегодня не узнал
В грохоте природного кошмара.

Театральная афиша на воде блестит,
Оратория эпическая тонет.
Кому-то жизнь виолончелью прозвучит,
А кому и в колокол позвонит.

Собачка на ветру не может устоять,
Её, наверное, под крышу не пустили.
В такие дни грехом считалось выгонять,
Но где-то эту заповедь забыли.

Через окно всё блекло и размыто,
Я иду собачку выручать:
Мне с детства было намертво привито,
Живое не оставить умирать.

Вокруг меня кипящая земля,
Я в руки принимаю жизни сотворенье
И беру кусок афишного листа.
Для нас троих сегодня Воскрешение.

Если самое заветное желание —
Куда-нибудь в сторонку отвернуть,
Когда не хочется ни дружбы, ни внимания,
Значит, время наступило от всех передохнуть.

Пусть мир меня сегодня позабудет,
Пусть все будут неприветливы и даже холодны,
Но тогда во мне никто присутствовать не будет,
И я увижу жизнь со стороны.

Чтобы здраво оценить, кого недоглядел,
По кому страдал и над кем смеялся,
Усмотреть своих возможностей предел,
И тех, кого терпеть не мог, и тех, с кем уживался.

Увидеть тех, кто строил переправы,
И кто пришёл, чтобы отравы подложить,
И даже тех, кто языками вырыл ямы,
И тех, кто замахнулся руку отрубить.

Кто чему-то присягал и кому-то клялся,
Не на своих дорогах мозоли натоптал,
Он не казнил себя, когда сдавался,
И лишь в бессилье малодушничал и врал.

Лишь любовь все это сможет одолеть,
Её ничем не завернуть, не засмущать.
Только прожитым не стоит заболеть,
Оттуда ничего не будут возвращать.

Мне вчера на ухо нашептали,
О том, что по долгам придётся заплатить.
Они в свои карманы побольше отчисляли,
С расчётом, чтоб себя не обделить.

И, в конечном счёте, проиграли,
Ведь жизнь, она умеет удивить,
И тем, кто без оглядки крали и стяжали,
От щедрот пеньковый галстук подарить.

Вокруг Петрушки звонят в бубенцы,
Им расписали скоморошьи роли,
У них в карманах медяки и леденцы,
И сегодня их вожжами не пороли.

Назвав давно забытые пароли,
Из глубин до первородной пустоты,
Ко мне во сне пришла свобода воли,
Уставшая от бренной суеты.

Пришла напомнить, кому надобно служить
И за что крепче надо обнимать,
И что ей многим есть что предъявить,
И их она пришла учить страдать.