Михаил Левин - Закатный час. Cтихи разных лет

Были злыми наветы и колья остры
У спешивших на каждый погром,
И веками горят инквизиций костры
В несгораемом сердце моём.

Я отнюдь не вчера появился на свет
И признаться могу без затей,
Что я старше тебя на две тысячи лет
И на целое море смертей.

Сколько звёзд в небесах, ты попробуй, сочти,
Сколько в жизни потерь и разлук…
Так что рядом со мной ты – младенец почти,
Мой покрытый сединами друг.

Меня здесь нет.
Я в том разбитом доме,
Где прадед был зарезан при погроме.

В той мерзлоте,
Где стынет много лет
Свинцом в затылок вычеркнутый дед.

В чужом краю,
Где в воздухе змеится
Дахау дым и пепел Аушвица.

А здесь – не я,
А я в мирах иных,
Где не найти свидетелей живых.

Но ангел смерти
Огненным крылом
Там осеняет память о былом.

Всё совершится в лучшем виде:
отмерят долгожданный срок —
и всем простится. Даже Фриде
не будут подавать платок.

И письма разошлют по ЖЭКам:
о прошлом поминать нельзя.
А палачи предложат жертвам:
«Возьмёмся за руки, друзья!»

Взовьётся фейерверк ночами,
нас всех поздравят горячо,
и те, что на меня стучали,
мне сообщат: и я прощён.

За что? Ах да, мы ж побратимы
и дурака, и подлеца…
Ну, хоть за то, что нетерпимый,
не толерантный до конца.

Что с негодяем был неистов,
а с трепачом – брезгливым был,
и звал фашистами – фашистов,
чем беспричинно оскорбил.

Не признавал безмозглых правил
(дурной пример, нехорошо!),
и власти подлые не славил,
а хлопнул дверью – и ушёл.

Не возжелал со злом брататься,
не захотел по-волчьи выть.
И радость реабилитанса
не заслужил, но так и быть…

…А на крыльце искрился иней.
И снег похрустывал в горсти.
И я амнистии не принял.
И не прощён. И не простил.

Голоса то, рыдая, смеются,
То, смеясь, переходят на крик.
Вновь дорожные песни поются
О разлуках и встречах чужих.

Не зовут. Не подводят итоги.
Не пытаются взять на испуг.
Только сердцу шепнут про дороги,
Где не будет ни встреч, ни разлук.

Никто не ведал, что нам суждено,
Нас это до поры не волновало,
Казалось, впереди всего полно,
А оказалось – не всего и мало.

И в поздний час, когда с тобой вдвоём
Искали мы в забвении спасенье,
То верили: от страсти не умрём,
А коль умрём, то будет воскресенье.

Такой любви я больше не найду —
Беспамятной, нелепой и крылатой.
Где ты теперь, горишь ли ты в аду,
Как я с досады пожелал когда-то?

А я живу в потерянном раю,
И давит нимб на голову мою…

Мне ворон не накаркивал беду —
То предрассудки, мистика, пустое…
Но кажется, что с места не сойду:
Раз не к тебе – то и ходить не стоит.

Не в силах я тебя приворожить,
А был бы в силах – всё равно не стану.
Теперь я просто перестану жить.
Нет, не умру, а просто перестану…

Ах, Гретхен, ни к чему нам философия,
Где правит страсть – дороги нет иной.
Ты даже не встречала Мефистофеля?
Нет, я – не он. А он идёт за мной.

Прекрасные мгновения – утопия,
И оптимизму, детка, не учи.
Ты знаешь, как от чёрной мизантропии
Мрут даже записные хохмачи?

А я – любитель: более ли, менее
Любил валять по жизни дурака
И ждал своё заветное мгновение,
Растягивая встречу на века.

С меня довольно безнадёжья этого,
Я все сомненья изгоняю прочь.
Чёрт – чёртово возьмёт, поэт – поэтово,
А мы с тобой – хотя бы эту ночь.

Потом исчезнет страсти опрометчивость,
Останется лишь память жарких тел.
Могу ли пожалеть твою доверчивость,
Коль душу я свою не пожалел?

Скорее упади ко мне в объятия,
Об этом после будет чудный стих.
Люблю сильней, чем сорок тысяч братьев, я
(Как позже скажет некий датский псих).