Рим Юсупов - Последний классик. Том второй

58
Чтоб поддержать, скорбящих женщин,
Он их беседой отвлекал,
Рассказывая, каждый вечер,
Всё, что об этой жизни знал.
О том, как начал он скитаться
И где при этом, побывал.
О Чехове довольно часто
И непременно вспоминал.
И дружно женщины вздыхали,
И быть иначе не могло.
Ведь всё здесь Чеховым дышало.
Здесь мир трепещущий его.
Вот комната, где он трудился
Вот спальня, где он отдыхал.
Здесь в Чехове рождались мысли,
Здесь он шедевры создавал.
Сюда заглядывая, солнце
Спешило подчеркнуть уют.
Таким и нынче остаётся,
Тот, вдохновения приют,
59
Так жил он, Бунин, и по Ялте
Конечно, часто он бродил
И для себя картин приятных,
В её пейзажах находил.
Писал о ней он: « Ялты, розы
И кипарисов стройный ряд…»
Хотя писал всё это в прозе,
Стихами можно их назвать.
И запись ту продолжил дальше,
Что были в море, в этот день,
«Купальщицы, в своих рубашках,
Вздувающихся на воде»
«В кофейне, там, на сваях» часто,
У набережной бывал поэт,
Оставив в записи бесстрастной,
Живого романтизма след.
Так жизнь текла. Вдруг позвонили
Семнадцатого октября,
Что революция пронзила
Россию, пламенем горя.

60
Немедленно решил уехать
В Одессу Бунин, торопясь.
Иная начиналась веха
Годов. Он, за родных боясь,
Желает тут же, возвратится.
Как хорошо, что пароход
Идёт в Одессу, этой мысли
Отдавшись, Бунин утра ждёт.
И, наконец, поплыл по волнам
Их пароход, вперёд спеша.
И ощущением знакомым
Опять наполнилась душа.
Стихийной качке он отдался
Под ритм морских, упругих волн.
В каюте зря уснуть старался,
Лишь подремал немного, он.
Ему казалось слишком долго
Их судно по морю плывёт.
И непонятная тревога,
Как многих, Бунина гнетёт.
61
Все волновались и не спали.
Дождливым утром, наконец,
К причалу медленно пристали,
Под стук измученных сердец.
Сошли по сходням с парохода.
И вот Одесса перед ним.
В ней явно, что-то происходит.
В ней кто-то яростно гоним.
Из слухов, тайных и открытых,
Он узнавал, что там и тут,
Евреев множество убито,
Что их в Одессе, всюду бьют.
Но, не хотелось верить сплетням,
Спешил он истину узнать.
И всё же, явный запах смерти,
Не мог поэт, не ощущать.
Войдя в редакцию журнала*,
С которым Бунин был знаком,
Евреев встретил там немало
С венками траурными, он.

62
Спешит друзей увидеть Бунин.
Пошёл с ним Нилус к Куровским.
Толпа вопила рядом с ними,
Зловещим рёвом, не людским.
Все, что-то громко восклицали,
Чего-то жаждала толпа.
Там, где еврейские кварталы,
Внезапно началась пальба.
Туда же, люди поспешили,
Продолжив возгласами путь.
От Куровских, друзья решили
И к Буковецким заглянуть.
То там, то здесь, уже стреляли —
Ходить по улицам нельзя.
У Буковецкого узнали,
Что грабят босяки базар.
Они сидели, как в осаде.
На улице же, за окном,
Творилось, что-то, вроде ада
И раздавался чей-то стон.
63
Одни бежали, а другие
За ними шли, стреляя в них.
Спешили спрятаться живые,
Но догоняя, били их.
Евреев, лавки разрушали,
Открыто грабили дома
И их товары забирали,
За что-то громко их кляня.
Повсюду крики, плач и стоны
Проклятья страшные слышны.
Всё это было недостойно,
Противно, мерзко для души.
Откуда эта злоба многих,
Соединённая в порыв
Толпы, сознанием убогим,
Вдруг прорвалась в жестокий взрыв?
Всё это, явно не от бога
Не дал бы, людям он пропасть.
Не зря, в тех страшных днях, тревога
За Русь, в поэте, родилась.

64
Ведь гибло то, чем восторгался
Поэт, то, чем он дорожил.
Он с первым поездом умчался
В Москву, которую любил.
Ноябрь весь и весь декабрь
В Москве жить Бунину пришлось.
Там воздвигали баррикады.
На каждой улице был пост.
Вооружённые дружины
Таились где-то, по углам.
И иногда, неудержимо
Стучали пулемёты там.
На Пресне зарево вздымалось —
Пылала фабрика вдали.
Снаряды пушек разрывались
Там, где и люди быть могли.
Но сколько было жертв, об этом
Никто, нигде не говорил.
Молчали дружно все газеты,
Видать им цензор запретил.
65
В Москве, в те дни с семьей, жил Горький.
Порой к ним Бунин, заходил.
На злобу дня, в беседах кротких,
Никто свой смысл не находил.
Что видел Горький в тех восстаньях,
Что Бунин? – трудно угадать.
Они как будто перестали,
В те дни друг друга понимать.
Конечно, можно и представить:
Один – за пролетариат.
Но трудно Бунина заставить
Идею Горького принять.
Ведь бунт бессмысленный народа
И не разумен, и жесток.
И Пушкин нам такой свободы
Желать, конечно же, не мог.
И всё же, как могли старались
Они те споры укротить.
Не зря, наверно, опасались,
Что могут дружбу погубить.