Бесстыжен и блажен, ты слеп и наг.
И самому себе отец и враг.
1984, Июнь, Богота, Колумбия.
Красавица в летах, уходишь в Лету
Отсутствий штор, любовников, зеркал,
И прочих штучек, делавших планету
Комфортным местом для советских дам.
1989
Советским девушкам – хвала.
По ним, тоскуя, плачу.
У каждой Золушки зола
Своя, – своя удача.
Я был порой им в горле ком, —
Ненаш, и пятый угол, —
Порой – возлюбленным врагом,
Всегда – сердешным другом.
Они умели полюбить,
Смешавши грустъ и похоть, —
Порою преданными быть,
Порой, – предать со вздохом.
В уме тасую лица их
Ньюйоркскими ночами.
Они мне снятся птицами
С горячими крылами, —
И в стороне от толстых плеч
Супруги, мирно спящей,
Во сне мечтаю снова лечь
Меж бедер их лядащих.
5. 7. 1989
В лунных оспинах, в солнечных алых рубцах
Блудный сын возвратился на могилу отца.
Из дорожной сумы хлеб изгнания он достает,
Соль отчаянья, памяти тающий лед.
На могильной плите, распластавшись,
как уж пред совой,
Я молю о прощеньи, прощаю, прощаюсь с тобой.
7. 22. 1989
С высоты верхней стены с бойницами —
Как ее название у настоящей крепости? Бэтлмент? —
Виден довольно глубокий,
Oбложенный гранитными булыжниками
полукольцевой овраг, —
Настоящий средневековый крепостной ров,
когда-то заполненный черной водой…
Теперь, безнадежно старый и пустой,
Он походил на опрокинутый зубами вниз
челюстной протез, —
На место для старческих десен титана, —
Из тех, сторуких,
Кому, помогая отцу уничтожить их,
выбил стрелами зубы
Бессмертный сын Зевса Геракл. Урра!
Из всей поездки на поезде в Калининград,
Я запомнил только мою попутчицу, звать Машей,
И эту страшную старую крепость.
Девушка довольно юна, – второкурсница, —
и красиво, хорошо сложена.
Синеглазая и русая, она картавила,
и это было очень забавно.
Говорит, что картавила всегда, и с младых ногтей
Очень переживала по этому поводу:
Меня все за еврейку принимают!… и все такое.
Русский комплекс еврейства!
Когда я ей, к слову, во время любовной передышки,
Сказал про себя, что еврей, она, – посереди интима, —
Оторопела и растерялась.
И поспешно засобиралась назад в Питер.
Вот так, мак-дурак, тебе говорили, а ты не верил.
Воистину так!..
Вот моя внучка Настя —
Серьезнейший человек.
Она – подмастерье счастья, —
В ведро или ненастье
Она утишает страсти
Смехом и своевластьем:
Долог будь Настин век!
О красоте моей внучки
Шепчутся в небе тучки,
А в траве-мураве, где роса
Вот кто хвалят ее глаза:
Русские и якуты,
Поэты-обереуты,
Юный мормон из Юты,
Старый волчище лютый,
Два зайчика и лиса!
Такие глаза у Настюты,
Что с ними шутки не шутят —
Синие, что небеса!
Там радуга и салюты,
Там черные парашюты
Высаживают десант!..
Где овцы катились, как капельки ртути,
По дивному склону холма
Ты рассмеялась, воскликнула: Будет
Друг друга сводить с ума!
Смотри, как Ирландии хочется, чтоб мы
Не ссорились, – никогда!
Чтоб было опрятно и чисто, как дома,
В душе – и прощай, города!
Давай не вернемся, останемся в этой
Деревне, здесь сладко любить!
Попробуем вместе до нового лета,
На миг не расставшись, прожить!..
Ну что ж, остаемся. Но только недолго
Длилась решимость твоя.
Ссора за ссорою сор и осколки
Оставили от бытия.
Заперты снегом в ирландской деревне,
Виски глушили тоску.
Ты примеряешь ирландский передник,
И улетаешь в Москву.
Миска с куском деревенского хлеба.
В комнате воздух парной.
Как ты была жестока и нелепа!
Как славно расстаться с тобой!
Я же… распелся.. Под желтым торшером
Мой голубеет экран.
Ивнинги сини и морнинги серы,
Хлещет стихами гортань.
Долго ли? Скоро ли кончится эта
Благословенная боль?
Дух одиночества – Муза поэта.
Читать дальше