Лев Мак - Эпоха любви

Разве тебе не теплее, если мы мерзнем?
Не веселей, не потешней, если нам страшно?
Или Кто-то стоит, издеваясь, и над тобою,
и ты стремишься
Нашей жертвенной мукой от гнева Его заслониться?..

5.

Данте ошибся: Нерон ревновал к Джугашвили.

Связь времен распадается раньше, чем тело.
В который раз Йорик
Поднимает из ямы свой собственный череп.
В кустах иммортелей
Каин-младенец играет с малюткою Смертью.

Бьют часы, снова кружатся куклы на крышке шарманки.
Сладкопевец Орфей оскоплен патриотками,
лира замарана кровью.
Мандельштам хитроумный,
победитель сирен и циклопов, зарезан пигмеем.
Пенелопа-Надежда его не забыла и ткет ему славу.

Царь Александр Великий,
Сладкий, умерший от дизентерии,
Спит в саркофаге, наполненном медом.

Евреи
Строят Храм, распевают псалмы, выбирают
Между мною и Бродским.

Из разрушенной Трои
Эней-эмигрант отплывает к филистимлянам.

В тучах
Стонет Дедал, папаша Икара, изобретатель
Интуриста, серпа, молотка и столярного клея.

6.

Встань, школяр, опьяненный душою! Звезды
Ткут тебе золотую прозрачную упряжь, – небо
Освещает дорогу, ведущую к смерти и славе.

7.

Кто опыляет ночные цветы? Кто копошится
В их черных тычинках?
Могучая церковь
Умирает, как Лазарь, с мечтою о чуде.
Дважды рожденный,
Воскреснувший дважды, смердит во второй раз.

Мужи науки, —
Средоточье агрессии, бодрости и оптимизма, —
Беременны роботом, страстно рожают
Матку-Пандору из нержавеющей стали.

Искусство
Ходит за сексом, как грач за плугом.

Казнь божества – обыденная драма.
Ненависть к Богу? – комплекс Эдипа у атеистов.

8.

Солодом и хмелем станет пиво,
Хлеб – мукой и дрожжами… Лишь ты, —
Бедный прах, проколотый травою,
Пятый год кормящий муравейник, —

Станешь ли ты прежней? Можно ль будет
Нам обняться, не страшась друг друга?..

9.

Я ее не коснулся, но знаю:
Это не было сном, так во сне не бывает!
Снова кожа твоя, как когда-то, нежна и прохладна!
Снова сердце мое на сладчайшем ноже замирает!..

Будто не было страха, тоски,
Мыльной пены в тазу у постели, —
Органиста, фотографа, – будто бы поршень могучий
Не опустил тебя в смрадную топку под пламя солярки, —

Будто дым этой страшной трубы,
улетающей в небо в обнимку с тобою,
Я вдохнул, и не выдохнув, выжил,
и спас навсегда твое тело, —

Городок из песка,
Сон беглеца, исколовшего ноги, —
Пиршественный ужин, накрытый в пустыне:

Две хрустальных солонки смеющихся глаз
рядом с хлебом горячим
Рта на блюде волос, что подобны еще и знаменам,
Укрывающим в битве от зноя…

О, белогорлая, что есть голод и жажда души,
Как не тело твое, утоление мук и свобода!
Будь со мной, не уйди, – ты одна
Знаешь тайну и меру немыслимой этой болезни:

Смерть дана для того, чтоб в нее не поверить, —
мы смертны
Лишь настолько,
насколько нам смерти желают…
Снова
Лицо твое, светящееся в темноте,
Залитое лунным светом,

Само источает свет…

1970 – 1971

В чистом поле, во поле-полигоне
Каменной бабе денежку на черный пупок:
Баба-бабушка, научи меня, деточку,
Во поле-опале не пропасть!..

В городах веселых, в теремах высоких
Синие тарелки в белой кухне, помидоры,
Крашеные волосы моей мамы, уже седая,
Режет лук, плачет, меня вспоминает.

А моя любимая из волос высоких
Вынимает шпильки, кладет на подзеркальник…
Она горевала, а теперь привыкла.
Она письма писала, а теперь не пишет.

В комнатах ее пахнет глажением белья,
Детским кремом, сцеженным молоком.
Муж ее – философ по имени Эмиль —
Громко храпит, но тихие вещи видит во сне…

Каждую ночь перед тем, как уснуть,
она думает обо мне,
Вздрагивая, когда ударяет крыса в ночной паркет.

Сентябрь 1971