И Кафаоглу - Современная греческая проза

Что-то ты разболталась, старуха, давай прекращай, послышался голос Гаврила. Уже того, что я вижу твою рожу, мне предостаточно. Женщина подняла свою большую ладонь и отправила ему мундзу [34] Принятый в Греции оскорбительный жест с растопыренной пятерней, направленной на собеседника. , сказав: Что уж мне говорить, ведь я вижу гораздо больше твоей рожи, и все это гораздо хуже, чем она.

Вот распустила язык, как цыганка! Думаешь, что раз ты мне подштанники меняешь, ты на меня еще и права имеешь? Ну-ка, улыбнись, поглядим, сколько там у тебя зубов, грязная старуха, и я собственными руками повыдергиваю у тебя последние. Из-за того, что она окончила три класса средней школы, она теперь думает, что знает мир лучше меня. Ну-ка, давай-ка, иди читай свои соломоновы премудрости и заткнись уже. Если бы я не был заперт в этой клетке, поглядели бы мы, как бы ты осмелилась не только голос на меня повысить, но даже глаза свои на меня поднять.

Да, это правда, ответила она, это кресло не может сделать тебя еще более злым мерзким псом, чем ты есть на самом деле.

Не дает мне ничего сладкого эта сука, думает, под юбками у себя меня спрятала, но у меня есть мой сынок, мой ягненочек, который мигом приносит мне все, чего я ни попрошу.

Женщина посмотрела на него с отвращением: Даже руки у меня знают, какой ты дурак, осел ты упрямый, только ты сам этого не знаешь.

Тот протянул руку, схватил кота за шкирку и бросил в ее сторону. Женщина нагнулась, и кот мягко приземлился на ее карты.

Я склонился к распухшим ногам, проверил нарывы, спросил, часто ли меняют повязки и быстро завершил осмотр, потому что тело больного источало зловонный запах аммиака вперемешку со спиртом. У меня было абсурдное чувство, что он может поднять свою израненную ногу и пнуть меня прямо в рожу. Поскольку он прижал к земле мой разум и читал мои мысли. Я думал, что сахар постепенно съедает его тело, скоро он будет уже без ног, обрубком, пока и это не будет съедено. Болото и болезнь постепенно его обгладывали.

Я снова сел, проверил лекарства и открыл книжечку с рецептами. Старик приказал своему сыну встать, тот послушался.

Погода-то какая суровая, а, доктор? А посмотрел бы ты, что тут бывало, когда болото было живым, сказал он, не проявляя никакой заинтересованности в моем ответе.

Живо зыркнул на своего сына.

Ты тоже послушай, дурачина, слушай да мотай на ус, чтобы знать историю своей семьи. Я думаю, ты помнишь ту бойню, да?

Сын его начал потихоньку хныкать.

Я смотрел на них с прохладным любопытством, почти что безразлично, оба они находились на километровом расстоянии от меня.

Итак, в одну такую же ночь, доктор, начал шепотом мужчина, сидевший в коляске, склонившись в мою сторону. В ночь, точно такую же, как сейчас, когда своих собственных рук не видать, пришли четыре брата, чтобы со мной покончить. Я не знаю, как это им удалось, что болото их не засосало. Я был на конюшне, только что родился жеребенок, но с ним не все было хорошо, он хрипел и был уже на последнем издыхании. Он снова обернулся к сыну.

Открыли они пинком дверь и зашли внутрь. Мать твоя была на кухне, готовила еду, она прибежала, вся запыхавшись. Уж не знаю, кого она думала, что перед собой увидела, потому что сказала им: Если вы голодны, у меня есть готовое мясо и сладкое вино, чтобы утолить жажду. А те, помнишь, что сказали? Мы пришли поесть человечьего мяса и утолить жажду кровью. Их было четверо, пистолеты их были наставлены на твою мать, на тебя и на твою покойную сестру. Четвертый услышал, как заржала лошадь, и пошел на конюшню. Я спрятался за лошадью. Какая-то курица рядом со мной принялась кудахтать, я ее придушил. Тот увидел, как подыхает жеребенок, и наклонился его погладить. Тогда я на него набросился и воткнул ему нож в шею. Забрал пистолет, побежал в дом и прикончил одного из них в два счета. Оставшиеся двое погнались за мной, но я заманил их в болото, которое, как гигантский рот, проглотило их, даже не пережевав. Я их узнал, это были четверо братьев из Ано Фанеромени – всего их было семеро, но троих пришил я вместе со своим племянником Буласом за шесть недель до того. Они были с такими страшными рожами, что единственным, чего они были достойны, был выстрел в упор.

Мать твоя была ранена в шею, она с тех пор больше не говорила, сестра твоя умирала, ты бы белым, как мел, в мокрых штанах. Кровь фонтаном хлестала из твоей матери, я перевязал рану ее головным платком, а она надавила на нее пальцем, словно бутылку заткнула. Она склонилась в рыданиях над своей мертвой дочерью. Голоса, чтобы заплакать, у нее не было.