Светлана Менделева - По одну сторону горизонта

Как пронзительно сини его глаза,
В них ультрамарин отражает яхты.
Я взгляну и выдохну тихо: «Ух ты!»
И на шаг отступлю назад.

Но уже не смогу от него уйти,
Остановлена тёмным его магнитом.
И под ветром, летом до дна залитым,
Я застыну в его сети…

Будет день, и, от ярости ошалев,
Я приду к нему, и грозя и споря.
Но меня обнимет безмолвно
Море.
И во мне растворится гнев.

Я в наушниках слушаю Эллингтона
В самолёте, летящем в Мадрид.
Сборы нервные вспоминаю сонно
Под неровный моторов ритм.

И думаю: вот ведь какая штука —
Лето, прошлый век, утомлённое ретро,
Я лечу в самолёте и слушаю Дюка,
И медовы звуки, как губы ветра…

Рядом спят соседи, ползёт столетье.
Пятьдесят шестой год. В Ньюпорте — полдень.
И в нагретой меди мелодий этих
Время кажется медленным, нега — полной.

Я сижу и думаю: вот улыбка
Открывает в дороге другие души!..
Вывод правилен, но обобщенье зыбко:
Равнодушие в Russia воспримут лучше.

Высота семь тысяч, чего — не помню.
Стюардессе можно в модельный бизнес.
Облака внизу. И сейчас легко мне
Улыбаться с неба чужой отчизне.

Но в Ньюпорте полдень и запах сосен,
Океан спокойный и ветер гладкий…
И покорны волны, и скоро осень.
Пристегнуть ремни.
Пять минут до посадки.

Колюч и грузен чужой язык
И крепок чудесный грог…
Приветлив к путникам разных лиг
Гостиничный погребок.
Копчёный окорок, острый сыр,
Вина золотого блик.
Очаг на время, простой трактир —
К усталым ногам привык.

Здесь розов башенных стен кирпич,
И густ колоколен звон.
Лубок раскрашенный, но не китч —
Гравюра других времён.
А семь пробьёт на больших часах,
И ставни прикроет бар.
Всем на прощание: «Гуте нахт»,
А может быть, «Бон суар».

Давай же выпьем за то, чтоб так
И плыть нам, покинув док.
Пока хранит нас во всех портах
Нестрогий дороги бог.
Гулять по миру, что вечно нов
И нас никогда не ждёт.
Всем на прощанье: «Хороших снов»,
А может, «Лехитраот».

Знаешь, всё останется с нами.
Верба распустилась в бутылке.
Мы навечно ранены. В раме —
Мама с папой. Там, на развилке,
Нам чужие птицы кричали…
Но под крышей жили на даче
Белая голубка печали,
Синяя голубка удачи.

Хронос и Харон в этой лодке.
Мой отец в песках похоронен.
И теперь в солдатской пилотке
Дочь моя стоит, как в короне.
От химер пустыни незрячей
Ты её храни, ангел хрупкий,
Синяя голубка удачи,
Белая надежды голубка…

Жилкой голубой на ладони
Жизнь моя рисует картины.
У седой оливы на склоне
Сеть морщин в пыли Палестины.
Ничего не будет, как прежде.
Но мелькают в небе горячем
Белая голубка надежды,
Синяя голубка удачи.

Человек дождя, с бледной кожей,
У него глаза — в тон сирени.
Он сидит с другом, но, похоже,
Он живёт в другом измереньи.

Человек дождя — друг мой старый.
Он большой гурман и насмешник…
Но за ним тучи ходят стаей,
И ему смешон климат здешний.

Пузыри в окне и на луже,
А зима нежна и ненастна.
Он поёт не мне, он простужен.
Он глядит
В небо.

И, может, оттого
Ты слушаешь его,
Глаза прикрыв,
И слышишь капель дрожь.
Горяч его очаг,
А на его плечах,
Как плащ, стареет дождь…

Он курит свой табак,
А на его губах
Горька улыбка.
А в глазах вина.
Ему кричат «браво!..»
А женщина его
Летит в Париж одна.

Мимо рынка и духана,
Где приправы пахнут пряно,
На сверкающем сигвее
Едет юноша-хасид.
Взор его сугуб и светел.
Развевает пейсы ветер…
А над улицею летней
Дымка знойная висит…

У него кипа под каской,
У него душа под маской,
У него на всё подсказка —
В книге главной на земле.
Он летит, прямой и чёрный,
Гордой птицею учёной.
Он на белом на сигвее,
Как на белом на осле!..

От жары почти растаял
В небо вросший город старый.
Блудных кошек бродят стаи,
И качаются дома…
Правят нами бестолково
Жажда славы, сила слова,
Злого знания оковы,
Зной и горе от ума.