Омар Хайям - Рубайат Омара Хайяма

За знаком знак чертит бессмертный Рок
Перстом своим. И ни одну из строк
Не умолишь его ты зачеркнуть,
Не смоет буквы слез твоих поток.

И кубка опрокинутого свод,
Под коим смертный, сгорбившись, живет,
Не призывай! Безгласный, как и мы,
Свершает он свой вечный оборот.

Последнего из нас дал первый ком —
Последней жатвы семя было в нем:
Что написал творенья первый день,
Прочтется вслух последним, Судным днем.

Вчера сегодняшний был зачат бред —
Источник громких, завтрашних побед…
Иль смерти. Пей! Откуда ты пришел,
Куда идешь, зачем — ответа нет.

В одушевленный глиняный комок,
Что мне в жилище предназначил Рок,
Вросла лоза, когда небесный Конь
Созвездья на хребте своем увлек.

Я с нею связан телом и душой.
Что ж! Может быть, металл ничтожный мой
Даст ключ к вратам, пред коими, ханжа,
Вотще твой жалкий раздается вой.

Любовью ли свет истины гореть
Меня заставит, гневом ли — узреть
Хоть луч его я поспешу в кабак,
Но не пойду искать его в мечеть.

Как! Одарить простой земли комок
Сознанием, чтоб ощущать он мог
Ярмо соблазнов и терпеть его
Под страхом мук, которым вечность — срок?

Как! Дав взаймы окалину и сор,
Потом вести о злате разговор
И взыскивать с нас долг, который нам
Навязан был? О низость! О позор!

О Ты, на тяжкий путь мой искони
Поставивший силки и западни!
Когда паду в сеть рокового Зла,
Мне в грех мое паденье не вмени.

О Ты, кем Змий был в райский сад введен
И человек из праха сотворен!
Что на челе у нас клеймо греха,
Ты нам прости — и нами будь прощен.

Когда голодный Рамазан [12] Рамазан — девятый месяц мусульманского лунного года, месяц поста. , как тать,
Под кровом тьмы собрался убегать,
Я в мастерской у гончара стоял:
Кругом — сосудов глиняная рать.

Сосудов слепленных на разный лад,
Вдоль длинных стен стоял за рядом ряд;
Одни болтливы были, а других
Прельщало слушать то, что говорят.

Один сказал: «Возможно ли, чтоб Он,
Которым я из глины сотворен,
Меня искусно создал для того,
Чтоб снова в глину был я превращен?»

Другой промолвил: «Отрок бережет
Бокал, даривший хмель… Ужели тот,
Кто сам любовно вылепил сосуд,
Его потом со злобой разобьет?»

Вдруг чей-то стон раздался: «Вам смешна
Моих краев неровных кривизна?
Рукой дрожащей, может быть, лепил
Меня гончар… Моя ли в том вина?»

Тогда один, имевший речи дар
И в чьей груди горел суфийский жар,
Воскликнул: «Вздор! Скажите же мне, кто,
По-вашему, сосуд и кто — гончар?»

Другой сказал: «Упорно говорят,
Что тех из нас, кто не удался, в ад
Столкнет гончар. Пустое! Верьте в то,
Что добрый он, — и все пойдет из лад».

Один шепнул, издав протяжный вздох:
«От долгого забвенья я засох;
Лишь сок родимых лоз в себя вобрав,
Я б вновь ожить и сил набраться мог».

Вдруг пролил месяц молодой сиянье
Своих лучей на хрупкое собранье…
И крик раздался: «Слышите, друзья,
В руках привратника ключей бряцанье!»

Когда забудусь я последним сном,
Мои останки ты омой вином
И в саване из листьев пьяных лоз
Меня в саду похорони родном.

Из-под земли мой пепел гробовой
Захватит в плен благоуханный свой
Прохожего, который через сад
Пройдет в мечеть с поникшей головой.

Мои кумиры, ваша в том вина,
Что жизнь моя навек посрамлена:
В стакане — имя доброе мое,
А честь моя за песню продана.

Не раз, Хайям, неслись твои мечты
К раскаянью, — но был ли трезвым ты?
И вновь, и вновь твой покаянный плащ
Рвала Весна, несущая цветы.

Хоть надо мной ты учинил грабеж,
Злой хмель, похитив чести плащ, — я все ж
Дивлюсь тому, кто продает вино:
Ценней вина едва ли что найдешь.

С увядшей розою весна уйдет,
И старость книгу юности замкнет;
А соловей, который пел в ветвях, —
Откуда и куда его полет?