Эрих Ремарк - Я жизнью жил пьянящей и прекрасной… [сборник]

Дорогой и глубокоуважаемый господин доктор Герц!

Изо всех поздравлений, полученных мною по случаю семидесятилетия, именно Ваше письмо доставило мне наибольшую радость. Как же хорошо, в мельчайших деталях и подробностях, Вы все помните! Даже то, как мы с Вами вместе чревоугодничали! Я тоже очень живо все это помню. Прошлой зимой я встретил в Риме Карла Цукмайера, и мы с любовью вспоминали Вас и весь вечер говорили о тех прекрасных временах, когда мы были вместе.

Еще я очень хорошо помню, как Вы советовали мне покинуть Германию* и переехать в Швейцарию. Какой это был добрый совет! Сколько раз я потом с благодарностью его вспоминал! В 1939 году я уехал в Америку, а пять лет спустя* стал гражданином США, которым до сих пор и являюсь.

С какой радостью я встретился бы с Вами! Но за последние годы я перенес несколько инфарктов и не могу приехать в Америку ни зимой, ни летом. Очень рассчитываю на весну. Тогда я с большой радостью сразу позвоню Вам.

Как хорошо и ясно Вы пишете! Намного лучше, чем я. Правда, я недавно тоже перенес небольшой инсульт. А Ваши воспоминания! Как удивительно они полны! Как хорошо было бы нам с Вами дружески поболтать. Надеюсь, что скоро это произойдет.

Тысяча сердечных приветов и наилучшие пожелания

от Вашего старого друга

Эриха Марии Ремарка.

Сирилу Сошке

Порто-Ронко, 02.09.1968 (понедельник)

[Шапка письма: Эрих Мария Ремарк, Порто-Ронко, Аскона]

Дорогой господин Сошка!

Да, это так; приблизительно в это же время сорок лет назад я принес рукопись* в издательство «Пропилеи», точнее, мой друг и родственник Улльштайна, Фриц Мейер, отдал ее Фрицу Россу*, который потом и сообщил мне, что рукопись принята. Кажется, будто все это было совсем недавно! Но сколько ужасных событий произошло с тех пор! Моя книга не смогла ничего остановить, хотя я очень надеялся, что она — пусть и в малой степени — поможет осознать ответственность перед развязыванием новой войны. Вероятно, не стоило рассчитывать на такое прямое воздействие, но что-то все-таки осталось, так как я видел отрывки из нее в школьных учебниках за границей (но не в Германии). Думаю, что эти отрывки можно найти в учебниках и теперь.

Я очень хорошо помню Ваше участие в издании книги. Как много надежд мы тогда питали! Совсем недавно я получил письмо из Америки, от доктора Герца* из Рочестера. Ему девяносто два года, а почерк у него, как у тридцатилетнего!

Когда я в следующий раз буду в Берлине, я непременно позвоню Вам, чтобы встретиться и снова погрузиться в воспоминания о старых временах.

Сердечный привет от Вашего старого друга

Эриха Марии Ремарка.

Совету города Оснабрюк

Рим, 31.12.1968 (вторник)

[Шапка письма: Эрих Мария Ремарк, Порто-Ронко, Аскона]

Господам членам совета города Оснабрюк

Уважаемые господа!

Сегодня, в последний день уходящего года, я получил от своих друзей из Оснабрюка известие о том, что в связи с двадцать пятой годовщиной гибели моей сестры, Эльфриды Шольц, Вы решили назвать ее именем одну из улиц Оснабрюка. Я глубоко тронут этим великодушным и благородным жестом и хочу выразить Вам за это мою сердечную благодарность.

С наилучшими пожеланиями,

Ваш

Эрих Мария Ремарк.

Гансу Хабе

Рим, 15.01.1969 (среда)

[Шапка письма: Эрих Мария Ремарк, Порто-Ронко, Аскона]

Рим, отель «Де ла Вилле»

Мой дорогой Ганс!

Мы были несказанно рады возможности обменяться с тобой парой слов! У нас болит сердце от переживаний за тебя. Вся наша любовь принадлежит тебе — это хотелось мне сказать тебе после нашего телефонного разговора. Чувствуешь себя совершенно беспомощным в ситуации, которая поражает тебя, как молния, и это бессилие и есть то, что причиняет нам душевную боль. Если бы мы могли сделать хоть что-то, чтобы тебе помочь! Единственное наше утешение состоит в том, что ты не один в этой занесенной снегом Асконе, так как с тобой Личчи и мама. Хорошо и то, что, как говорит Личчи, ты пытаешься работать. Конечно, это очень трудно — но, несмотря на это, я надеюсь, что работа станет якорем, за который ты сможешь держаться — и это единственное, что есть у нас в наше бедственное время! Все эти слова, пока я их пишу, кажутся мне самому до крайности банальными и приводят в полное отчаяние, но это единственное, что я могу сказать. Именно для нас, для которых слово есть инструмент и предмет поклонения, именно его не хватает, когда оно больше всего нам нужно для выражения самого главного человеческого чувства — со-страдания, со-страдания к другу, и для единственного, что так хочется всем сердцем ему дать, — утешения.