Нет! Так не будет.
Не допущу, чтоб вы погибли!
Настанет день, настать он должен,
Когда раскроются темницы
И вы всю землю обойдете,
Тепло и свет неся с собою,
Как солнца летнего лучи!»
Так
Отдых дал своим он мыслям,
А чтобы не лишиться хлеба —
Чужих творений перепиской
Он занялся. О, труд тяжелый!
Ведь и с работой дровосека
Он не сравнится!
С утра работая до ночи,
Нередко видел переписчик
При свете лампы,
Как ночь проходит
И новый день сменяет ночь.
Но этот день был так же беден,
И на окне узор мороза
Был все затейливей и ярче,
И даже замерзали слезы
В глазах у женщины, но все же
Ее любовь не остывала.
А годы шли. И год за годом
Росла семья. Их стало трое,
И четверо. И четверилась
Нужда в мансарде поднебесной,
Где стены дождь исполосатил,
Где сырость порождала плесень,
Где на кровати спало трое,
А на полу, у изголовья,
Спал на соломенной подстилке
Глава семьи…
Лучи рассвета
Ложились на чело Сильвестра,
Как золотой венец,
Как теплый,
Блестящий божий поцелуй.
Вот пробуждается семейство.
Сначала — муж, хоть спал всех меньше,
Затем — жена и старший мальчик.
А младший? Все еще он спит.
Каким он сном заснул глубоким!
На цыпочках все ходят тихо
И разговаривают тихо —
Пусть спит младенец. Пусть он спит!
Родители и добрый братец,
Оставьте этот тихий шепот!
Теперь гремите, грохочите —
Младенец не услышит вас!
Ведь мертвые не слышат шума…
Ведь с голоду ребенок умер!
Что может чувствовать родитель,
Что может испытать отец,
Увидев, что ребенок умер,
Особенно — когда он умер
От голода?!
Когда б господь
Влил в руку мне всю силу правой
Руки своей, едва ли все же
Я мог бы описать мученья,
Которые когтей мильоном
Тут в сердце женское впились!
О, дайте ей,
Припавши к тельцу,
О, дайте плакать, плакать, плакать,
Бросать из самых глубочайших
Водоворотов лютых мук
В недостижимый лик господень
Весь гнев души, все богохульства!
Не трогайте в священном буйстве
Безумно бьющуюся мать!
Мужчина в молчаливом горе
Склонился над младенцем мертвым,
А впрочем, может быть, он даже
И радовался, что ребенок
Страдать уже не будет больше.
А старший брат, на братца глядя,
Подумал, что, пожалуй, скоро
И он таким же точно станет —
Холодным, белым, неподвижным…
Что ж! Мертвых голод не томит!
Часы текли. Хоть тихо-тихо,
Но все ж текли. И без сознанья
Мать, словно мертвая, упала
На дитятко своих несчастий.
И вот на сердце стало легче,
И вздыбленные волны духа
Не штурмовали больше неба,
А только тихо колыхались,
Как будто на ветру колосья…
Взяв сына мертвого в объятья,
Качала мать его, как прежде,
И что-то говорила, пела,
Как шелестят во мраке зимнем
Лесные ветви.
«Спи, малышка,
Мой младенец!
Расскажи мне,
Что приснилось?
Верно, видишь
Сон хороший!
Спишь еще ты
Не в объятьях
У земли,
А мать качает,
Мать качает, обнимает!
Спи,
Прекрасный мой ребенок,
Белый цветик,
Белый лучик!
Спи,
Пока ты не проглочен
Матерью —
Землею черной!
Небеса
Закат целует,
Он целует их,
Румянит.
Я лицо твое целую —
Не горит на нем румянец!
Ты не хочешь улыбнуться,
Прежде чем со мной расстаться!
О душа моя и сердце,
Почему же ты не хочешь?
На погосте
Снежный холмик,
Белый крестик —
Спи, мой мальчик.
Над могилой
Я склонилась,
И не дождик —
Слезы льются.
Тише вы,
Акаций ветви!
Со своим безмолвным сыном
Говорю я
На погосте,
Мы беседуем,
Молчите!
Не болит твоя головка?
А не ноет ли сердечко?
Под землей тебе не тяжко?
Для тебя что, мальчик, мягче —
Руки матери иль гробик?
Спи, мой голубь!
Доброй ночи!
Об одном тебя прошу я:
Чтобы я тебе приснилась,
Чтоб всегда мы были вместе!»
Качая мертвого ребенка,
Мать задремала. И пока
Она спала, отец гадал,
На что он купит гроб ребенку?
И чем заплатит за могилу?
Ведь денег нет!
И в комнате он огляделся:
Быть может, что-нибудь найдется
Такое, что продать удастся?
Нет! Ничего!
Но от какой ужасной мысли
Вдруг побледнел и задрожал он?
Чтоб голым в землю
Не лег младенец,
Продать сокровище придется,
Которое хранил он пуще
Зеницы ока, —
Вот этот перстень обручальный,
Который с пальца не сумела
Сорвать Нужда!
Читать дальше