Array Антология - В начале всех миров

На свете воли нет, есть чьё-то дозволенье
Плутать скитальцем меж резиновых преград,
Чуть напузырить их порывистым движеньем,
И пасть отброшенным безжалостно назад.
Покоя нет на свете, только промежуток,
Затишье в стычках с отражением своим,
Когда отступит на мгновенье сытый жупел,
Что ты придумал, воспитал и накормил.
А счастье есть. Взять в руки старую корзину
И в предвкушенье милой тяжести опят
Почти бежать до леса, зная ту низину,
Где те деревья полусгнившие лежат.
И в алчном раже хлопотливо-первобытном
Семейки рвать, не обрезая корешков,
Какой покой, какая воля? Надо быстро
Набрать корзинку, вон уж там, недалеко
«Ау!» кричит какой-то голос ненавистный,
И – будь ты проклят – откликается другой,
Сейчас придут сюда грибные террористы,
И будет им тут воля, а тебе – покой.
Как стан опеночный и строен и фалличен!
И пахнет так, как пахнуть должен потный гном.
Мы с грустной миною грибы над тазом чистим,
А было ль счастье, правда, было ли оно?

Унылый лай стареющей собаки
Не заполняет уха лабиринт,
Как одинокий позабытый бакен,
Луна меж туч в реке небес горит.

Деревьев спят апрельские скелеты,
И только ветер – вечный хлопотун
не спит. Он будет хлопать до рассвета
По лапам тихих незлобивых туй.

Их жесткий край, резные окончанья,
Ладоней ветра им не уколоть.
А вот ты ель зажми в кулак случайно:
Узнаешь, как нежна ладоней плоть.

Дороги профиль глинистый, нечеткий
Разбит навек колесами машин,
Так еж лежит раздавленною щеткой
Серед шоссе, а ведь он так спешил

Туда, где лес чернеет за кюветом,
Деревьев дальних первая листва,
И может, будет что-то этим летом.
Но за шоссе все будет, а сперва…

Вперед, вперед на лапках семенящих,
Вот полшоссе, рывок, а там – кювет,
И мир за ним, мир новый, настоящий!
«Там ежик мертвый, пап, ты видел?»
«Видел, Свет!»

Чего искал он на чужой сторонке!
Роса не слаще, черви не жирней.
Ежих чужих? Отвязней, да и только.
И в жены брать-то лучше поскромней.

Весенних дач недолог сон беспечный,
Трава зовет, гудит: «Да хватит спать!
Расти мне надо! Сок пахучий млечный,
Как хочет он на срезе выступать

Травинки каждой, стриженной косьбою,
Вставай, бездельник, плеши разрыхли!
Подсей меня, зеленой, под тобою
Я шевелюрой буду у земли».

Еще чуть-чуть. Со лба отбросит солнце
Лучей апрельских теплый желтый чуб.
И, ночь спугнув, грузовичок крадется,
Везя соседу Мише банный сруб.

«Синяя крона, малиновый ствол,
Звяканье шишек зеленых…»
Вот это текст! Только жалко не твой,
И не тебе на поклоны
Вновь выходить, от вниманья устав,
В куртке из сморщенной кожи.
Нет, ты, увы, Окуджавой не стал,
Да и не станешь, похоже.
Звякай струной за аккордом аккорд,
Тенором пой, баритоном,
Даже дискантом, как мартовский кот,
И не тебе на поклоны,
От клокотанья души не остыв,
Лихо на сцену врываться.
Нет, не Высоцкий ты… Это не стыд,
Да и не стоит стараться.
Будь сам собой. Что найдешь: опиши
В рифму без «крови-любови»,
В текст свой вложив теплый атом души,
Злую молекулу боли.
Может, услышат, прервав глухоту,
Глаз приоткрыв – и увидят,
Может, не завтра, и может, не тут,
«Нет» лишь скажи ты обиде.

Покой и свет в душе усталость тела топят
в таинственной реке, текущей на восток.
Потерь, побед и бед теперь не нужен опыт,
В гусиный пруд слились и устье, и исток.
Забота без забот, веселье без похмелья,
Без пафоса слеза, без злой обиды гнев,
Покойная земля, припал всем телом к ней я,
И строю теплый кров, сарай, забор и хлев.
Зазубрен мой топор – не там бревно он тешет,
Не точена пила, и рез ее не прям,
Проекта нет совсем, и знает только леший:
А будет ли вообще построен этот храм.
Какой уж храм? Смешно! Часовенка в низине
с иконкой лишь одной «Нерукотворный Спас»,
Неужто тот костер погаснет и остынет,
Который я разжег, и горстку дров припас.
Течет поток машин не пафосного вида
На север в Кострому, по бывшей «Костромской»,
Неправдой снов теперь мне кажутся обиды,
Да были ли они? Прошли. Как в детстве корь…