Array Антология - В начале всех миров

Когда Создатель остроумный, походя, —
Такой каприз, порой бывает у него —
Неверным светом запоздалой похоти
Вдруг озарит полуживое естество…
Вкус кислосладкий блюда местечкового
Возникнет явью на подсохшем языке,
И камешек соска так остро снова ты
Вдруг ощутишь меж пальцев на руке.
Совместный одр и дружба добродушная
И стона спертого совместный скудный пир,
Вам на двоих была та ссуда ссужена
Грядет возврат, торопится Банкир.
Ты отдал все, кошель твой пуст, как вакуум,
Но никогда ты не узнаешь, точно, нет!
Размер остатка в сумке ее лаковой
тех ссуженных Создателем монет.
А свет погас, растаял коркой наледи,
Ненужным всплеском в тихой дреме полусна.
Оставь, Создатель! Да. Смешно. А надо ли?
Ведь сна так мало, да и спит она…

Солдату слава и не шибко-то важна,
Куда нужнее «по уму» ему приказы.
Паек нескудный, без него в бою хана.
И чтоб стрелок «оттуда» взял да и промазал.
А коль придет черед подставить плоть свою
Под траекторию пчелы, летящей лихо,
Так пусть к излету пули встретятся в бою
И будут ближе друг от друга вход и выход.
И чтоб не смылась кровью в памяти любовь,
Тепло руки и губ обманчивая бездна.
Тогда с надеждой – выжить – легче входишь в бой,
А как ты выйдешь, только Богу и известно.
И чтоб четыре оконечья-шатуна
Остались целы и работали исправно,
И чтоб не сразу позабыла нас страна,
И чтоб не прокляли страну другие страны.
И чтоб не снилась по три раза чья-то смерть
Тебе, кричащему и хрипло, и бессильно,
И, отирая пот холодный словно снег,
Шептала мать: «Все позади, забудь все, сына…»
А слава что ж? Да и она не повредит
И генералу, и миляге-адъютанту,
В очередях за нею вечно впереди
Все те, кто сзади под огнем, браток, вот так-то.

Невнятный пейзаж февральского курорта,
Немеет кожа щек от ласки зябких струй,
Съестное на столе несолоно, протерто.
Усталому нутру – невольный поцелуй.

Да… выше всех окрест Бештау оголовок
со снежной полосой на каменном боку,
Старик влезает в лифт, напорист и неловок,
Держа наперевес блестящую клюку.

Оперся в аккурат, кряхтя, на чью-то ногу,
И вскриком изошла мизинца злая боль.
С вершины Машука видать совсем немного:
Белесый солнца край и ближних туч подбой.

Собрав морщинок пазл в ненужное кокетство,
Танцует дамский круг в неистовстве лихом,
Колышутся комки поверх больного сердца,
И крестик на комках, и сладкий дух духов.

Хмельные танго – козырь струнного квартета,
Скрипачка бьет смычком, со лба стирая пот,
Траву сухую жгут, там… в километре где-то.
Закормленных приблуд гуляет тихий полк.

В простонародье песьем – пегая борзая
выкусывает блох, усевшись на крыльце,
Так в очередь в собес актриса отставная
Врывается, как миф, с вуалью на лице.

Проходит по ковру с подругой мусульманка.
Она из Кабарды? Всего скорее – нет.
Сиреневый хиджаб – покорности обманка,
Как рамка темных глаз. Волнует силуэт

Ее виолончельных бедер в одеянье,
По комнате сосед – сухумский армянин
любовнице звонит. На пестром одеяле
Лежит подарок ей, завернут, не один

он там лежит: часы, бейсболка, ножик, паспорт.
По радио шумит прибоем мрачным «Крым».
И Крыму в унисон его хлюпливый насморк —
Гортанной речи спутник, как он матом крыл

каких-то подлецов-врагов своих. Бештау
опять не виден весь, лишь только ближний лес,
Где шарфик, черт возьми! Как вновь похолодало.
А ты что думал, брат? Зима – зима и здесь.

Заснули Нерехты дома,
Заборы, люди, окна, печи,
На ночь затих привычный мат,
Чтоб утром вновь стать фоном речи.
Мой друг там где-то вдалеке
Творит неспешную молитву,
А я пишу, строка к строке,
Кладя их в ряд, как в ванной плитку.
Он текст придумал про меня,
Про Кострому, куда сбежал я.
Да, я с дисконтом обменял
Свой кров и быт, и с пылу с жару
Схватил столовский пирожок
И ем с восторженною миной,
Чтоб суп сварить, я дом поджег,
Чтоб душ принять – взорвал плотину.
Не ты ль пример, лукавый бес,
Ушедший в мир иной вселенной?
Туда, где Богу отдан весь,
С умом, душой и плотью бренной.
Мне не бывать, старик, как ты,
Да лучше всех сам знаешь это.
Мне не уйти лечиться в тыл,
Не для погибших лазареты.
Но сладок воли пирожок,
Хоть не съедобен он местами.
Глянь, за окном пылит снежок
И до весны он не растает.