Array Антология - За границами снов

Ищешь. Не ищешь. Отыщешь. Вечер.
Ночь. Клумба. Озеро. Листья. Нечисть.
Ни черта. Ни огня. Ни весла. Ни прозы.
Деревяшка. Стихи. Две увядших розы.
Кэмэл. Некст. Финка. Вог. И две банки шпротов.
«Друг, ты что-то седеешь». «Что?» «Седеешь что-то!»
«А! Это так, начитался Бродского
Заборных надписей, Бора, Троцкого…»
Телефон. Нет! Верхний свет! Интернет-бродяга.
Монитор. Кресло. Мышь. Чай. Стакан с бодягой.
«Абоненту отправлено сообщение».
Пальцы слепо льнут к клавишам Ка. Эс. Эн. И.Я.
Ветер шепчет в фонарь, фонарь на ветру безглазый.
Он все ждет одинокой, почти безнадежной фразы.
Но. То, о чем мы молчим, просто, чисто, строго.
Запятые. Слова. Буквы. Строки. Слоги.
И в начале? В конце? Не вспомнить… Некст, Финка, Шпроты.
Ночь. Клумба. Озеро. Качнувшиеся ворота.
Лучше б взять и как сто лет назад: нахмурясь, очень серьезно
«Девушка! Я люблю вас! Пойдемте. Вот, возьмите розу».

Ночь дождлива.
По переменке то чай, то пиво.
И в портсигаре, как в револьвере, один патрон.
Море дышит.
И прыгнул мокрый кот с мокрой крыши,
Наверно, тоже пришел покурить со мной на балкон.

С утра у моря немного снежно,
Надеть перчатки, в карман одежды
Пихнуть коньяк и смотреть на гребни холодных волн.
Они уходят в сырую вечность,
А город вновь закурил все печи —
Переживает пятую осень за этот сезон.

На клумбах зелень,
А там такие метут метели,
Где ты идешь, прикрывая варежкою глаза.
И ночь ржавеет,
Лишь только улицы потемнеют…
Но это там, а здесь по прогнозам на завтра гроза,

Не долетев до песка, снег тает,
Старик в беседке, куря, читает,
Я даже вижу обложку книги – Замятин «Мы».
Туман на рыжем февральском взморье,
Тихонько стер с горизонта горы —
Так исчезает, стираясь, память другой зимы…
Не долетев до песка, снег тает,
Чего-то все-таки не хватает,
Наверно, слова, что на обложке у старика.

Привет. Темный дом. Зеркала, позабывшие свечи.
Запах хвои, как пыль, въелся в старенький плед.
В твои окна все ломится вечер. Вечер.
Лужа. В луже твой маленький след.
Знаешь, вечером мутно, пусто.
Над дорогой закат как тоска, как блажь.
Просто холодно, может быть, слишком грустно.
Темный дом. Может быть, даже весь этаж.
Этажи. Ты не знала их вечный ужас,
Я забыл, за полгода степей и гор.
С той давно пересохшей дорожной лужи,
Украду я твой след как беспечный вор.
Украду как проклятье. Но знаешь: все же,
Будь я проклят хоть тридевять тридцать раз,
Буду долго и с глупо-довольной рожей
Прятать след твой от чуждых, ненужных глаз.
Знаешь, ветер свистит в ущелье.
Перевал затянуло сейчас дождем.
Запах хвои в палатке – непрочной келье.
В зеркалах отражается темный дом.
Темный дом. Зеркала, так любившие свечи.
Запах ночи, как пыль, въелся в старенький плед.
В твои окна все ломится вечер. Вечер.
Впрочем, ты уже спишь. Ну, пока. Привет.

Я буду любить тебя долго. Очень.
Пусть ты говоришь – «Не лови журавлей!»
Не получается. Глупая осень
Срывает листву с тополей.
Свет бьет в глаза. Не хочу быть рядом.
Уйдет неслучившееся как-то «за».
Если жизнь поворачивается к тебе задом —
Пни ее в зад, но не плюй в глаза.
Все равно, в обороне ли, в нападении
В равнодушии или так, в улыбке,
Нет места взлету. Но есть падение.
Исключающее любую ошибку.
И я буду любить тебя долго. Очень.
Не всегда. Мне плевать на мнения.
В том числе на твое. И осень
Всего лишь комнатное растение.

Запах ночи и холода с улицы.
В дверь открытую не достучаться.
Я молю об одном – не скурвиться,
А потом умереть от счастья
Заплутав в мониторе-зеркале,
Встретив там персонажей выстывших.
Не на всех Алис хватит Кэрролла,
Чтоб с доски, как котенка, вытащить.

И черное Солнце на белом, слышите,
Я тоже когда-то спала ночами,
Но вот я тону в слезах, в отчаянье,
Веду разговоры с безумною мышью.

И ночная прогулка тянется.
Морды кру ́ гом и лица. Лица ли?
Лишь густой перегар останется
Даже от снежно-белого рыцаря.
Посижу у подножья солнечных
Позабытых часов. Я пешка.
С королевой чуть-чуть покончено.
Где-то шляется – жаба в чешках…
Ночь бежит с перемерзшей улицы,
Кэрролл – в Оксфорд, норою крысьей.
Раз за разом твержу как умница:
«Сэр! Возьмите с собой Алису».