Array Антология - За границами снов

Данные документы – неоспоримое свидетельство реального существования Левши – великого мастера, прославившего Тульскую землю.

Был у нас лидер, у народа, в смысле. Так мы его все и звали – лидер. Просыпаемся мы после выходных, сразу к нему идем, давай, говорим, мать Матрёна, нам хлеба и зрелищ всяких, еды, а потом путешествовать хотим, мир посмотреть, а то, сколько живем, ни хрена не видали и ни слышали. Ни Мадонны, ни Джексона, и на концертах у Тимати не присутствовали. Джоконду хотим, колбасу импортную без нитратов и помочиться с Бруклинского моста.

Запрячь лошадей и рвануть по Красной площади или по Монмартру, на худой конец. Фабрики и заводы стоят разворованные, это мы претензий не имеем, хотя это как посмотреть «не имеем». Почему, етит-твою мать, никто их не восстанавливает, не набивают склады добром, почему наш магнитофон в четырнадцать раз здоровше буржуйского, почему у нас лучшая машина всех времен «Чайка», а у них там от нее ржут до истерики? В общем, лидер, так мы говорим, простой народ – ты там все украл, все ресурсы несчастной нашей родины, ограбил нас, обобрал бедных до нитки, пенсию учителя не получают, зарплата уменьшается, цены растут. На что нам покупать ананасы в кляре и икру с тетеревами, стесняемся мы спросить? Кокосы хотим и сникерсы. Почему дороги не чинены? А? Все уже разворовал, варварская твоя рожа, или что-нибудь еще осталось?

Почему жены, наши красавицы, Елены наши, проститутки, бегут туда к ним, к черным? Законы не работают почему? Менты готовы последнюю сигарету у нищего отобрать, а суды в одну сторону работают – в обвинительную. Учителям и врачам вообще не до народа, они отчетностью заняты. Тараканы – прям из подъезда целятся, норовят внутрь проскочить, мусорка, грязь, трубы текут шестой год. Лидер, мы, ядрена мать, шутить не будем, мы тебя как царя, того Александра… Почему по телевизору ни хрена не показывают, кроме прокладок? Автобусы не ходят почему, а водилы всю солярку сливают? Оставляли бы хоть половину, как наши деды.

А вот тебе живой пример расскажу, – наняли намедни на халтуру узбеков, заказали КамАЗ, песок, щебень, честь по чести, так ведь падлы не довезли три куба, пришлось клиенту тоньше слой залить. А все почему? Дороги… а про дороги было… почему тогда, скажи на милость, у нас весь подъезд зассан и лампочки выкрутили? Почему в трамваях сиденья повыломаны, а в лифте кнопок нет, почему у нас мяса настоящего не продают уже, одни эти куры синюшные? Молоко я уж молчу – порошок с водой, картошка вся привозная, китайщина одна кругом. А страдает-то здоровье! Лидер, почему у нас рабочая неделя такая большая, почему все, что можно было украсть на нашей работе, уже украл кто-то другой? Цены растут, в городе пробки, у всех гаражи завалены добром, машины не помещаются. И мы знаем, кто во всем этом виноват, ты еще слушаешь?

Лиииидееееер???

В галерее забытой (но не мной), в Москве, на Гоголевском бульваре, висела картина. Не то чтобы любовался я, скорее, пытался там что-то понять, разглядеть неотчетливое, любопытное. Вот думаю, гадина, водит кругами меня: полотно-коридор, и опять разворачивает, цвета погружают взгляд внутрь первородного хаоса красок. 31 + 53 равно… это какой же год-то… 84 равно? Хорошо я стою, а поодаль, в стороне от картины сплетясь бородами, судачат бородачи суровые.

– Тень и свет, рука гения, и бесспорно… – путано объясняется что поменьше. Что покрупней, кивает живыми глазами.

– О, о ней, можно часами так путано рассуждать, художник ведь – Малевич. Не правда ли, мастер тем сильнее, чем отстраненнее, – уступает себя сотворяющим силам, они сами шедевр создают?

И под руку идут мимо меня, – поразив, озадачив.

– Нет, постойте, – я закричал шепотом, чтоб не нарушить сосредоточения прочих. – Не могли бы вы мне прояснить суть полотна?

Переглянувшись, они увидали, что я безбородый, согласно кивая, мы познакомились. Полушутя-полувпрямь мне разъяснили, что автор супрематический бог, символов государь и крутейший мужик, тут я все понял. Час или два погодя мы в траве у пруда, парами дыша спиртовыми, резали нитью капроновой с жирками колбасную тушку. Свежий батон разломив, общались неспешно. Во все времена мой проводник безрассудство, с ним неразлучен я, как Хулио с Хуренито. И в траву забросил сандалии, пусть ноги подышат уставшие, а то провоняли от ходьбы по дорогам, а тот, что поменьше, завел разговор о бесполезности, эта любимая тема моя. Из горлышка пью, прозрачный сосуд наклоня, щурясь от света, греюсь и с пониманием чередую «да» и «да-да». «Нету семьи, работал…овником…ёром и…ером…иком, и даже…ухом месяца два, картины пишу всяких там бабочек, баб, бабуль и дедуль, голова и сова». Закурил; любого я тут бесполезней. А тот, что крупней, подбодряет: «Ничего-ничего, занюхай, колбаски возьми; на том берегу мельтешат человечки в лакированных туфлях; в портфелях из кож, как школьное яблоко несут электронное нечто. Они города покупают, чтоб детям хватило, у них нет детей. Зато есть подруги, которые в цвет сапог умеют браслет подобрать, чтоб экономика крепла, покамест пираты на Сомали в бинокль гадают и точат мачете, а рядом с Ланчжоу в уж мутную Хуанхэ помои текут, и рыбы вылазят на берег в ожогах с наростами».