Array Антология - За границами снов

– С наростами говоришь? – бородач встрепенулся.

– Ага, вот с такими (рубашку поднял).

Поежился я, неужто и впрямь…

А им только треплют советские ветры усы, и то как-то нежно так обдувают, поощрительно-обобщенно. Второй, что поменьше и помоложе, промолчал (он бородатее был).

– Так, значит, сидим? – ступил я тогда в кострище супрематических форм, – бутылка – шедевр абсолютный, но, к слову, довольно сложна, чтоб быть гениальной.

– Да ладно сложна, – протянул тот, что лег.

– Ты спи, ты поспи, – с нежною лаской баюкал второй, тот, что старше. А сам говорит: «Я поэт, не рисую, средств не имею на краски, они дорогие. Не на дело ж идти, брать магазин сетевой, а если там очередь из воров? спросить «кто тут крайний» и в очередь встать? или же от налетчиков защитить продавщицу бледную, жалкую, грудью накрыть и преступников приструнить; всякий об иллюзорности мира может распространяться, пока в маске бандит на женщину орет беззащитную».

– Брать магазин сетевой, – говорю – нехорошо, надо благороднее во всем казаться, не есть и не пить по возможности и без надобности.

Здоровяк перебил грубо: «Почему бы нам не казаться теми, кто мы есть, – закричал. – Мы рождаемся, в школу идем, потом в училище и везде нас прилежно учат личность свою подавить!» Второй бородач во сне ноги поджал от ужасного крика.

– Культ самообмана не ведет к понимаю нас! Все прячут в себе подлеца, а я говорю – достань подлеца на свет, рассмотри сам внимательно и другим покажи, пусть жена убежит и друзья отвернутся, сам учителем своим сделаешься, тогда борода вырастет! Малевича понимать начнешь, – по плечу меня хлопнул. Последняя фраза громыхнула как выстрел, достигнув глубин подсознательных, тут дрогнули провода, и птицы взлетели. Я молча сидел, как вдруг фантомное чувство возникло, покалывать стало в районе потенциальный бороды.

– Подлец, – говорю, – уже рядом, – усмехнувшись лукаво, – не стоило так орать. Согласен брать магазин и на половину доли, если же выгорит дело, согласен геройски погибнуть, с охраной сцепившись, свинцовую пулю поймать, угоняя авто. А также согласен вперед на все предложения сразу, но продавщицу бескровную, девку худую, чур в кабак я поведу, а после на лавочке, задом примерзнув (если будет зима), на колени к себе посажу ее и обниму, попрошу прощенья, она все поймет, поведет познакомить меня со своими: папа охотник с лицом добрым, все стены в ружьях, кровью ковер залит, мама грудастая полная женщина, накрутит блинов с печенью зверя, будем чай пить и смеяться, я расскажу, как магазин брали, посмеемся вместе. А папа заплачет, достанет ружье и застрелится, но промахнется. А я им отвечу: «Спасибо за чай, было все очень вкусно», – и уйду восвояси. Стихи начну тоже писать матерщинные, красками рисовать, пианино куплю, буду клавиши нажимать, на дело не пойду больше, устроюсь сторожем на продуктовую базу.

Бородач, тот, что проснулся, говорит второму: «Смотри, проклевывается борода!»

Я ладонью схватил за челюсть – и правда. Радость сердца моего проснулась, но не гордость, а какое-то счастье тупое без адресата. Как хорошо говорю, что человеку советскому позволено хоть всю ночь у пруда без ботинок сидеть.

Сааш выхватил чайную ложку.

– Защищайтесь, сударь!

Я рассвирепел от такой дерзости, – ну раз так, раз так, – сорвав со стула полотенце, я начал неистово махать им перед лицом противника.

Сааш взревел: «Да что вы себе позволяете!» – И взял со стола чашку с чаем.

– А вот это уже лишнее, – успел заметить я, когда теплые струи омыли глаза мне, чтоб я прозрел, и тут все стало ясно. Обоим?

Егор шел мимо нас, сидевших на бревнах возле завалившегося забора и обсуждающих утреннюю рыбалку. Грязны ли мы были? О да, мы были неподобающе и первородно грязны. Я первым заметил его приближение. На нем была свободная, белая, взлетающая на каждом шаге рубаха и черные круглые очки, несмотря на первый час ночи. Обратил ли я внимание на волосы? О да, его распушенные длинные волосы кричали во все концы о том, что наступит осень и родители купят ему, а точнее он сам найдет детали и спаяет акустическую систему класса «его комната – все прилегающие дома», для торжественного совокупления с пустотой посредствам грубых звуков, считанных профессиональным звукоснимателем, перепаянным из мембраны китайских часов «Монтана» и вмонтированным в самое сердце деки злого инструмента, собранного из музыкальной фанеры и нескольких адских струн, эффектно обклеенного черным пластиком, который был на веки вечные позаимствован на фабрике, куда Егора привел старший брат, несущий вахту ночного сторожа, в целях ознакомления с новыми и старыми веяниями культуры неподъемно тяжелого рока в состоянии, близком к сиюминутному похмельному просветлению. В глазах же, когда он, не останавливаясь, приподнял черные очки, читалось, что он – Егор – шлет в жопу все правила и условности и готов хоть прям в эту же самую секунду лететь на космическом корабле на Солнце, чтобы собственноручно принять участие в погашении оного на благо всех живых и умерших, глухих, безобразных и обезглавленных, переполняющих оскверненное ими же самими пространство гнетущим молчанием.