Array Антология - Книга осенних голосов

Но не вылечить язву в душе поселившейся волей
До тех пор, пока пальцы щербатость хватают камней.
Я хочу видеть море. Хочу видеть чертово море
С вереницею чаячьих белых больших кораблей…

– Ты смеешься?

Ни капли, милый
Друг мой, мне не до смеха вовсе.
Я тебя больше всех любила,
Зачарованный странник Осень.

Мне хотелось, чтоб ты, ревнуя
К лютой Стуже, забросил краски
И забрал бы меня, больную,
Из нагой заповедной сказки.

Мне хотелось, чтоб ты, жалея
О снедающей нас разлуке,
Желтым пламенем сжег аллеи,
Где мне Лето голубил руки.

Мне хотелось, чтоб ты, скучая
По моим одичалым взглядам,
Вырвал сердцем из яблонь мая
Страсть Весны к дорогим нарядам.

Мне хотелось… и так до смерти:
Мы вдвоем – только наша пьеса.
Осень, что ты молчишь? Ответь мне!

– Я тебя не люблю, принцесса…

Не здороваешься. Не хочешь. Или, может, не узнаешь
Среди лиц пассажиров прочих,
что выходят – кто в ночь, кто – в дождь.
В гуще сутолоки вокзальной я одна – продолженье стен.
Под сурдинку срастаюсь с тайной городских эшафотов, сцен,
Желтых окон (обойм каркасных). Все от крика саднит гортань.
Нас тут много: усталых, грязных, одиноких, забытых Ань
В общем теле. Влюбленность штаммы
разрубает как скифский меч:
Часть меня вырастает в шрамы обескрыленных голых плеч,
Часть другая огня из камня ждет уже испокон веков
(Не дождется). На этой псарне ты с другими свой делишь кров:
Посучистей и позадорней, повизгливей и посмелей.
А в моей ненормальной норме не хватает лишь двух нулей
На табло, будто вдруг нарочно стал весь мир на меня похож.
Не здороваешься. Не хочешь. Или, может, не узнаешь…

И в каждом звуке, и в каждой строчке,
и в абсолюте моей надежды
Тебя раздаривать по кусочкам.
И разделить, и рассеять между
Систем, галактик, планет, материй
дорогой звездной, геномом ночи
Тебя… Сберечь в проводах артерий
и в каждом звуке, и в каждой строчке.

Пусть все стенают, пусть хором льются,
пусть жажда мучит при легком вздохе:
Они не знают, над чем смеются,
не понимают, что даже крохи
Твоих улыбок, прикосновений,
случайных взглядов – дороже жизни.
В моем желудке – клубок снарядов,
с восходом солнца все ненавистней
Мне мир. Готова взорваться.
Прахом по снам чужим разлететься.
Веришь,
Я управлять научилась страхом.
Но одиночество не измеришь…
Не отвинтишь, не поставишь в угол,
не спрячешь в подпол. На самом деле
Мы лишь блуждаем в театре кукол
с тугой веревкой у самой шеи.

Мы – не скитальцы, мы – слуги кармы.
Мы, видно, сделали нечто в прошлом
Такое, что не хотят экраны
судьбы злосчастной неосторожно
Нам показать и вдвоем оставить
(в любви, в покое или в забвенье).
Разлюбишь только, как тут же память
тобою выстрелит в подреберье.

Завернуться в плед, словно в желтый кокон,
И забыть, что в город пришла весна.
Я сижу у Бога почти под боком.
Только он никак не дарует сна.

Говорит, упряма была и ныла.
Говорит, – прогонит меня взашей.
И толпятся все, кем была любима,
Пулеметной очередью в душе.

Выдыхаешь и ждешь. Объявляют твой выход на сцену.
Сотни вперили взгляд. Потолок ненароком упасть
Все грозится. И пыль, оседая, тебя под прицелом
Оставляет одну. Зал театра – раскрытая пасть.
Волочится боа, как любовник, за темным подолом.
В горле солнцем восходит болезненно давящий ком.
Что просить у небес, если борется явь с валидолом,
Если в первом ряду этот зритель до жути знаком?

Он намеренно здесь; ты же чувствуешь, в самом финале,
На последнем аккорде к ногам полетят васильки.
Что просить у небес, если в каждом незримом сигнале
Его полуулыбки – касание жаркой руки?

Ты стоишь для него. Вырываешь из полузабытой
Жизни ночи безумные, острое это лицо.
Столько лет утекло, только память стрелой ядовитой
Обернула на пальце дрожащем витое кольцо…
Ты закуришь в антракте и скажешь, что вдруг заболела.
И заботливый некто заварит ромашковый чай.
Что просить у небес, если им совершенно нет дела
До того, кто решил навсегда о любви замолчать?