Array Антология: Книга осенних голосов

Докажи, что правила все просты:
у любой планеты есть север; дом —
там, где мама или, возможно, ты
(если хочешь). Дышится здесь с трудом,
на орбите черной дыры. Отсек
с кораблем в трофей превратился дна.

Я брожу по снам, я кружу во сне,
я схожу с ума.

Я схожу с ума от боязни жить
в камуфляже сером из волчьих шкур.
Ты проверил стропы и крепежи,
ты надел скафандр. И по щелчку
карабинов сумрак меняет лик
(что дурак, что гений – родство дорог).

Докажи. И внутренний твой двойник
не взведет курок.

Обещай вернуться, пусть на словах.

«Даже в бездне скрыт отголосок звезд.
Я тебя… ты знаешь…» – и астронавт
перерезал трос.

Есть пиджак на выход и два лакея,
Фляжка спирту, конь и большой шатер.
Ты ко мне придешь непременно, фея.
Я – наглец, я – падальщик, я – актер.

Я зело хитер (мой чванливый зритель
Сыт по горло сказками о добре):
Он с надеждой входит в мою обитель,
Он желает сдаться моей игре.

На цилиндре – туз, под цилиндром – бездна
Душ продажных: зал откровенных сцен.
И тебя здесь также свое ждет место
По одной из самых завидных цен.

Зубоскалит влага на коже смуглой.
Мезальянсом тянет из-за кулис.
Ты рискуешь стать моей лучшей куклой.
Ты уже шагаешь со мной на бис…

Рак точил ее тело, рубил концы,
Герметично задраивал люки сна:
«Ровно трижды споют по тебе скворцы,
И придет весна.
От тебя не останется ничего,
Кроме стопочки (писем ли, коньяку).
В невесомости пусто и так легко,
Расскажи ему.
Как томограф похож изнутри на гроб,
Как за стенкой в ночи тихо стонет мать.
Бога нет (и де-факто лишь мизантроп
Мог тебя создать,
Чтобы корчилась в жиже печальных дум
От тринадцати до… сколько б ни жилось).
Он увидит, как в твой боевой костюм
Забивают гвоздь.
Расскажи ему. Вновь обагрил закат
Серый камень, застрявший в твоей груди».

И она рассказала ему, что ад —
Это рецидив.

Везде тебя искал. И зажигал лампаду,
Чтоб, видя свет в окне, ко мне вернулась ты.
И часовые-львы над петербургским адом
Нам выстроили мост из перистой тафты.
Закатный долгий день в тринадцать поколений.
И в рукаве огонь, и демон за плечом.
А мне бы лбом припасть к углам твоих коленей,
Но я почти никто: бродяга-звездочет,
Скиталец меж миров в плаще иссиня-черном,
Как ворон сам, кружу над водами Невы.
И все, что я хочу, – по крошкам хлебным, зернам
И желтым кирпичам проникнуть в твои сны.
Ты где-то на Земле, но будто в легкой дреме.
И Вечность на тебя глядит из темноты.
А я спалил добро в своем казенном доме,
Чтоб, видя свет в окне, ко мне вернулась ты.

Самое неземное из чувств —
То, что щекоткой внизу живота
Бегает. Я к тебе лечу,
Селезнем в черном плаще кричу:
«Ну-ка, проклятые, от винта!»

Мне уступают, боясь огня,
Дружно богини твоих суббот.
Я ведь – дитя колдовского дня,
Ну, подойди же, прими меня
Капля за каплей, как антидот.

Есть чем похвастаться, смысла – нет,
И мне в обратный пора бы путь.
Ты снова прячешь в трюмо билет.
Бедный мой, бедный земной поэт,
Хватит меня принимать на грудь…

Не спит Чудовище. Все прядет.
Витки соломы сплетает в нить.
Потертый обод скрипит, и свод
Чертогов мрачных готов пленить
Волшбою сон твой, дитя, и смех,
Набрать мозаикой витражи:
Ты сердце робко вручаешь тьме.

Ты здесь сама согласилась жить,
Шепча тихонько стальное «да»,
Судьбу вверяя чужой руке.
И то, что ты ему можешь дать,
Вминая тень в дорогой паркет,
Вдыхая розы певучий звук,
Шурша подолом вдоль галерей,
Поверь, ценнее любых наук,
Страшней подаренных им смертей.

Колдун, со взглядом хромого пса,
Плавник фаянса хранит в ларце —
Ты видишь, кем он с тобою стал,
Теряя вечность в твоем лице,
Не знавший ласки столетний зверь?
И в поцелуе, как во хмелю,
Забыться дай человеку, Белль,
Разрушив чары простым «люблю»…