Наталья Галкина - Вечеринка - Книга стихов

Собачьей свадьбой мчались псы сквозь грязь в окраинные дали.
Смотрела Мара на часы, но, кажется, они стояли.
Ей в это утро не жилось. Звонок услыша телефонный,
она прошла, как призрак, сквозь квартирный коридор казенный.
— Я слушаю — Какая тишь! Ни слога, ни словца, ни вздоха.
— Я слушаю. — Поди услышь молчание. — Вас слышно плохо! —
Ни шороха, ни ветерка. Хотя бы шелест или шепот.
— Я слушаю! — наверняка подвел телефонистку опыт,
какой-то проводок увял, контакт запал, и пробка села.
Дыра в Галактике, провал, обрыв, размыв водораздела.
От телефона отойдя,
она помедлила немного
и нехотя и не хотя
понуро собралась в дорогу.
Забыв ключи, сломав каблук,
опаздывая чин по чину,
в висках тоскливый слыша стук,
не в тот трамвай она вскочила.
На службе тоже не везло,
из рук все начерно валилось,
тушь проливалась набело,
перо скрипело и кривилось.
Нещадно путая слова,
она в них буквы пропускала,
у ней болела голова,
а сердце рыбкою плескалось.
Оцепенение нашло,
или рассеянность сковала.
А день тянулся, как назло,
ему часов недоставало.
Назавтра наступил покой.
Под солнцем нежилась округа.
Ей новость поднесла рука
ее изменчивого друга.
Хозяин умер на ходу, на перекрестке, ей известном.
— Ты съезди, я-то не пойду, на кладбище, на том, на местном.
Пока. — «Пока?» — Привет! — «Привет?» — гудков морзянка заводная.
Был коридор как коридор, но проступала в нем иная
картинка. Все же сообщил, его ругала я напрасно.
Приеду ли, пока неясно. Когда приеду, не решил.
И она идет, натянув пальто, взяв бумаги ворох.
Завтра будет день, послезавтра год, календарный шорох.
Каблуки стучат, на губах горчит, облака на небе.
А в саду цветут о-ду-ван-чи-ки, проплывает лебедь.
Мне пора бежать, и спешит народ, и спешу со всеми.
Время жить и жать, время быть — и вот: расставаться время.
«Я еще вернусь… — лепечу едва, — к тебе, моя тайна…» —
«Я еще вернусь… — детские слова, — к тебе, мое чудо…»
И в ушах звенит:
«Я еще вернусь,
возвратиться дай мне…»
И в груди стучит:
«Из-за зим и лет
и оттуда…»

«…я еще вернусь, покажусь вечерам любимым
вдохновенным, незабываемым горьким дымом…
…я еще вернусь электричкой ночною встречной,
прозябающей в общей Вечности безупречной…»

Вот теперь последний дом, домовина.
— Холодно ль, Хозяин, в нем в день холодный? —
— Хмуро, холодно, дружок, пальцы стынут,
но теперь-то я приму что угодно, —
Два поставлены венка у могилы.
Два могильщика стоят живописно
(— Друг Горацио, ты здесь? — Здесь, мой милый.):
— Были прежде, ныне есть, будем присно, —
Говорят уже, поди, речь за речью.
(Тень ствола перечеркнула предплечье.)
Еле теплятся букеты сирени.
(Тень от кроны придавила колени.)
Трубный глас — огней и вод отблеск медный.
Враг восторженный и друг незаметный.
Горсть земли летит за горстью на крышку,
На сосне поет зяблик-малышка.
— По твоим поет, видимо, нотам…
— По своим поет, мой дружок, что ты…
— До свидания, прости. — До свиданья, —
Тучи серые летят неустанно.
— Почему ты так ушел, не простился? —
— Оглянуться не успел, торопился, —
— Комиссар, ты был нам братом, не катом,
и теперь мы подошли всем штрафбатом
наводить в огонь и воду на славу
над последнею рекой переправу,
мост воздушный, дождевой, не дощатый,
наконец-то в тишине непочатой. —
— Наиграет тебе зыбью фанданго
недосмотренная в окна Фонтанка, —
— Зазвенит ключом на три оборота
комаровско-келломякская хота. —
— Вот и прожил целый век нелюдимом,
хорохорился, а что теперь толку? —
— Что же ты не пришла, Диотима,
в мой последний пейзаж, хоть ненадолго? —
— До свидания, прости, до свиданья,
память вечная тебе, моя радость… —
— Почему-то гибнут лучшие люди —
— И тебя не обойдет, все там будем. —
Вот могильщики плиту положили.
Что-то холодно сегодня в могиле.
Только зяблик заливается вечный
над невидимой рекой быстротечной.
Дверь опечатана, окна зиянье,
тропинка не протоптана к крыльцу,
а желтых одуванчиков сиянье
лужку чуть отчужденному к лицу.
Еще лежат на столике у входа
две рукописи, две охапки нот,
еще его дыхания свободу
недвижный воздух комнат бережет.
Еще хранят следы ладоней ручки,
а отпечатки пальцев — гладь перил.
Но, чувствуя последнюю отлучку,
дом голосом его отговорил.
Здесь нет мне больше ни одной ступени,
сюда я не вернусь и не приду,
не упадет мне больше на колени
и на плечо осенний лист в саду.
Прощай, приют единственный на свете,
покоя удивительная сень,
прощайте, затаившиеся в лете
росы напившиеся травы эти,
мой светлый круг судьбы — и тихий день.