Array Антология - Диалоги снаружи и внутри

Гефсиманского сада оливы попятились вспять
и живут за решеткой, по мелочи распродавая
остролистую зелень за шекель, а благодать —
приживалкой в углу, словно нищий в холодном трамвае.
Крепко заперто место последней молитвы Христа,
монастырь стережет, огрызаясь, как злая собака.
Что ты ищешь здесь, путник? Поделена и залита
кровью, потом, слезами земля. Ожидается драка
за надгробье, за ломтик луны и за тень от креста,
в первый день, в день шестой и в седьмой, ожидается драка.

Сердцевина у яблока, семечко, центр Земли —
этот вздыбленный город, торгующий духом и телом.
Этот Ноев ковчег, покоривший иные пределы,
всеземной караван, утонувший в пустынной дали.
Дни, мелькая пылинками, в камни столетья вросли,
на фундаменте древнем возведены новые стены,
терпко пахнет базаром, возможно, грядут перемены.
Вереница народов вернулась на круги свои.
И в автобусной пробке въезжает в Иерусалим
долгожданный Спаситель, давно ожидаемый всеми.
Чуть потрепаны джинсы, кроссовки в пыли,
молчаливый подросток, чей клоунский рыжий парик
веселит даже кошек и, в общем, совсем не по теме,
он в Шагаловском небе беспечно и юно парит.

Я сбиваюсь со счета,
суббота —
не время для плача.
Нет следов
на камнях,
и грошовая сдача
заменила наследство.
Горят мои детские книжки,
говорите аф идиш…
Как пес-полукровка,
я не помню родни.
Костью в горле застряли
слова, и неловко
царапают память они.
«Маме-лошн» не знает меня,
но, в наследство вступая,
шевелю непослушно губами:
«Прости и прими…»

Челюсть вывихнута
от удара времени,
кладбище беременно
вечностью, камни
теряют буквы, форма
становится корнем зуба,
больного беспамятством. Боже,
трава помнит больше,
чем люди. Гвоздь заржавел,
а шляпа все падает
в яму. «Ребе,
как там на небе?»
Камни врастают
в землю как дерево.
Здесь не читают
справа налево.
Горше полыни
молоко памяти.
«Козленок, где твоя мать?»

Возьмем лепешку, создадим объем.
Чуть кособоко и порой нелепо.
У ангела есть небо,
а у неба дыханье жизни.
Человек теплом согреет плоть
животворимой глины.
Кудрявая головка херувима
цветку подобна, и вдыхает Лина
кармическую заповедь любви
в беспечные смешные колокольцы,
а мир, наполненный зенитным солнцем,
уснул в тени. Собаки спят и дети,
течет неторопливая беседа.
И времени бегущая струя
зависла и сгустилась до мгновенья,
звено в цепи – от выдоха до вдоха,
отброшены сомнения,
жизнь – объем и форма,
та, что сами придаем.

Если вас не зашибет падающей звездою,
то пряность травы откроет значенье простых вещей:
колючек каштана шоколадную сущность,
серебряный дождь плакучей ивы.
Одиночество имеет свою цену —
шепота ночной бабочки с закрытым бутоном.
Деревянная скамейка одарит теплом и
замерзшая в дневной суете слеза найдет свой путь,
как звезда на августовском небосводе.

Прощание с летом полно печали,
август оставляет в траве желтые кляксы,
собака ковыляет всеми четырьмя,
зеленый чай не утоляет жажды.
Возьми меня вдаль,
но ты лишь киваешь.
Паутина застряла в наших волосах
предчувствием снежной зимы.

Карусель, растянутая по вертикали.
Мы висим напротив друг друга.
В этом мире радость равна печали.
Все укроет летняя вьюга.
Четверть часа движения против правил,
ткется время огненной спицей.
Дребедень проблем как пыльцу сдувает,
если сверху окинуть лица.
Закружит нас в пространстве временном
прекрасно-страстное колесо обозрения.

Мерцание струек, зеленая кожа металла,
купаться в фонтанах у статуй привычка такая
старинная, что не упомнишь начала.
Ленивые стрелки торопятся или отстали —
неведомо, день затухает и бредит устало,
бродя по аллеям старинным, влюбленная пара.
Ей чудится вечной минутная дрожь, не пристало
возвышенный бред ироничным разрушить кинжалом.
Воскресное время мурлычет котом на диване,
уходит столетье, а новое тихо предстанет
блестящей на солнце листвою и прелестью ранней,
влюбленною парой наивной, луною в стакане —
кусочком лимона и смехом полночным счастливым,
и с привкусом счастья улыбкою плачущей ивы.
Мерцание струек уносит мгновенья и годы,
зеленая статуя стала подобьем природы
и корни пустила, под снегом дрожит как живая,
потеет на солнце, сосульками плачет весною,
зеленая статуя в парке над серой рекою.
Безмолвная статуя – мы породнились с тобою,
вросли в берега, где рябины краснеют печально,
предчувствием осени полны, и только отчаянно
безумные чайки кричат над пустою водою,
да стаи ворон на закате, грядущей бедою
полны, но мерцание струек,
но шелест листвы и луна… В мотыльке поцелуя
мерещится вечность, и в струях безумных фонтана
купается статуя, жизнь согревая дыханьем.