Илья Рейдерман - Из глубины. Избранные стихотворения

Ещё шажок, что приближает к краю…
Но злобу дня в себе одолеваю.
Не знаю, весь умру, или не весь —
бессмертным нужно быть сейчас и здесь,
частицу вечности в руке держа,
как будто соль на кончике ножа…

Как страшно, Господи, как трудно!
Всё – словно страшный сон иль бред.
Всё – алогично, безрассудно,
безумной тьмою застит свет.
Полёт во тьму – и миг паденья,
и рушится всё то, чем жил,
и, не надеясь на спасенье,
в последнем напряженье сил,
не в рифму ли бормочешь что-то,
чтобы заговорить беду…
Так вот – последняя свобода.
А что бормочешь? Ерунду…

Какой великой нежностью полна
душа того, кто к смерти – прочих ближе.
Он как ныряльщик, что, достигнув дна
и вынырнув, – взахлёб, всей грудью дышит.
Он знает, как там холодна вода,
какая тьма. Что делать зренью, слуху?
О, радость жить, давая волю духу,
и всё любить – без страха и стыда.
Нет ничего ничтожного, такого,
что при внезапной мысли о конце
не изменилось чудом бы в лице,
не стало б частью мира дорогого.
Так любит он – как в юности не мог,
(душа была глухая и немая…)
Так любит он – когда исчерпан срок,
всё нежно обнимая, понимая.

Ах, да, сегодня понедельник,
тяжёлый день… О, жизнь моя!
Мели, мели, безумный мельник,
зерно немого бытия.
Покуда жернова грохочут,
пока шумят, пока орут —
душа тишайшей ноты хочет,
на свой настраиваясь труд.
Она страдала и любила,
она жива, она права.
Чтоб бытие – заговорило.
Нашло тишайшие слова.

Весёлое выдалось лето!
Ни ночи, ни дня, ни просвета.
Хоть белый вывешивай флаг,
завидев клубящийся мрак.
Душа в отупенье дичает.
Жара, разъярившись, крепчает.
Всё раскалено добела.
Где жизнь, что недавно была?
Как будто идёшь по пустыне.
О, Господи, тяжко мне ныне.
И книзу беда меня гнёт.
И слишком высок небосвод.

Когда и жизнь – сойдёт с ума,
когда возьмёт за горло старость,
когда холодная зима —
всё, что тебе ещё осталось,
ты одинок и боль остра, —
тогда пришла твоя пора.
Пора быть тем, кто есть – нагим
и беззащитным, быть собою,
самим собою – не другим,
и, не вступая в спор с судьбою,
влачить беду и верить в чудо,
надежду смутную тая,
что из вселенского сосуда
прольётся капля бытия.

Лежу я на земле, почти убит, без сил,
и в небеса гляжу – в тот голубой провал
меж хмурых туч. О, я б туда упал,
когда б свою беду перехитрил!
Лежу – бедой придавлен, как плитой.
Пусть тяжело, но суть совсем не в этом.
Смеюсь над глуповатою тщетой,
и всё же упиваюсь тихим светом…
Беде спасибо! – если б не она,
как все б рыл землю до седьмого пота.
Но вот как будто рухнула стена —
и даль! И высь! И тяжкая свобода.

Не говорю из суеверья
последних слов, и не кляну,
всем существом своим измерив
горчайшей бездны глубину,
беду, в которой захлебнулся…
Последний трачу кислород
и в три погибели согнулся,
ну а душа – ещё живёт.
Ещё – живёт. И мир вмещает,
и до конца в себе хранит.
Клочок пространства освещает.
Не проклинает. Не бранит.

Почувствовал ли я землетрясенье,
иль сердца собственного сильные толчки, —
но вдруг проснулся полночью осенней,
с внезапным чувством страха и тоски.
Как строить дом, коль прежней нет опоры?
Жизнь – на любви стоит, но вдруг – толчок,
разверзлись трещины, пошли раздоры, ссоры,
сам сатана поймал нас на крючок…
И то, что подлинным казалось – ложно.
И чувства – безответны, ночь – глуха.
И ты, любовь, увы – так ненадёжна.
И время всё крушит, крошит: труха!
Испытывают нас на растяженье
и на излом. Не каменные мы!
Всё мнёт и гнет волна землетрясенья,
и в пропасти разверстой – клочья тьмы…