Яна Солякова - Дырявое ведро

Я и в смерти растений повинна,

И к убийству сильнее причастна:

Подорожник, осот, одуванчик

И, уже зацветающий, клевер

Вырываю… А как же иначе?

Прямо — юг, а оглянешься — север.

Слева — жизнь, а оглянешься — смерти

Служишь так же, и с большим усердьем,

Но в неистовой круговерти

Мы танцуем и «в север» не верим.

Только смерть не противоположна:

Она с жизнью на пару кружится,

Разделить их — увы! — невозможно…

Вот — срываешь ты стебель душицы,

Зверобоя добавишь и мяты —

Чай нальётся живительной силой…

Ну а стебли поломаны, смяты,

Чай для листиков станет могилой…

Неприятно? Хотите — не верьте:

Смерть — не зло… А всегда — продолженье.

Мы живём в окружении смерти,

В этом странном и страшном круженьи.

Жил человек… И образ жизни

Здоровый вёл. Боялся смерти.

Боялся: кровь из раны брызнет,

Боялся: в Ад утащат черти.

Боялся: рак, инсульт и сердце…

Беспомощность и боль, и мука…

И ел без соли и без перца,

И Йоги постигал науку.

Пил только чай, вина чурался,

И не курил, молился Богу.

И так бессмертным стать старался,

Что становился понемногу.

Так что же это? Шутка злая?

Он умер раньше, чем другие…

Чем те, кто жили не считая

Минуты, сердцу дорогие,

Чем те, кто жили и смеялись,

Курили, пили, нарушали…

Кто, не считая, наслаждались

И Жизнь вкушали…

К догорающему костру…

Нежность ко всей вселенной безмерна…

Дело не в том, что я умру —

Страшно, что вся Земля — смертна.

Погибнет Есенинская душа,

Вместе с собаками и словами,

И Моцарт без Солнца не сможет дышать,

Анри Матисса угаснет пламя.

Как только исчезнет последний пиит,

Не станет Луны и подлунного мира, -

Поэт всех поэтов навек замолчит,

Рассыплется прахом заветная лира…

Всё! Понимаете?! Всё уйдёт!

И отклика в новых веках не будет!

И нас никто в пустоте не найдёт,

И, даже, никто никогда не забудет.

Безликая, вечная пустота —

Итог всех гениев и дерзаний.

И бесполезно пройдёт маета

Смешных открытий идей и знаний…

А для всеобщего равенства масс,

Где-то вверху, над пропавшими нами

От юного взрыва в бесчисленный раз

Появится новый светящийся камень.

Мир кружился каруселью яркой, пёстрою…

Танцевала Жизнь в цветочном лёгком платьице.

Смерть сидела и косу точила острую…

Долг есть долг… Хотя погано было нА сердце.

Обзывали Смерть «костлявой», «стервой чёрною».

И желали ей самой беды и гибели.

С ней боролись и шаманы, и учёные,

Презирали, ужасались, ненавидели…

Сколько ж можно? Ни любви, ни уважения…

А работа, между прочим, не завидная!

И оставила она своё служение —

Допекли её слезами да обидами.

Что за праздник начался! Эх, любо-дорого!

Смерти — нет совсем! Исчезла, тварь поганая!

Потекли года счастливые без ворога.

Все от радости хмельные, точно пьяные.

Ну а Жизни что? Танцует, размножается.

И людей — что в чистом поле трав некошеных.

Во сыру землю никто не собирается,

Во сырой земле, известно — что ж хорошего!

Но года текут, сливаются в столетия…

Жизнь круги свои наматывает вечные…

Только выглядит — как нищенка последняя…

Где ж та девочка весёлая, беспечная?

Ковыляет через боль старуха древняя,

Сад фруктовый не цветёт, задушен сучьями.

Голод правит городами и деревнями,

И больные безнадежностью измучены.

Нет покоя: боль на вечность преумножена,

Застоялась кровь, а новой — не рождается.

На уродливую нищенку похожая,

Жизнь в болоте беспросветном отражается.

Смерть проснулась в темноте, у края времени.

Слышит: колокол гудит истошным голосом.

Видит: некуда упасть на землю семени,

И кошмар царит такой, что дыбом волосы!

Устыдилась Смерть, от страха время сдвинула,

Одним взмахом возвратила всё по правилам…

«Ты прости, что я одну тебя покинула!» —

И цветочек Жизни за ухом поправила.

Уснул Дракон. Огромный вздох

Поднялся облаком, растаял…

И опустилась чаек стая

На плечи. И зелёный мох

Укрыл от глаз сверканье меди…

Дракон уснул, поблек во сне.

Потом его засыпал снег,

Забыли старые соседи.

Лишь через тысячу веков

Он шевельнулся, потянулся…

Зевнул, но так и не проснулся,

Не выплыл из потока снов.