Кухарки, няни и секретарши —
Да кто угодно!
Лишь для полётов от дел подальше
Нет рук свободных.
Всё так серьёзно, всё так логично,
Всё так нелепо!
Идёт поэт в магазин привычно
За белым хлебом.
А Стих прозрачный сидит на мокрой
Скамейке в сквере.
Следит, как листьев темнеет охра,
Как плачут двери,
Как зябким комом на теплотрассе
Собака дремлет.
Ревут машины, железной массой
Несётся время.
И долго-долго огнями вечер
Луну терзает.
А он всё ждёт клавесин и свечи,
Всё замерзает.
Но вот уйдёт суета дневная,
Уснут соседи.
Поэт грустит, от чего — не знает,
Почти что бредит.
Он что-то слышит неуловимо
И невесомо.
Такое чувство, как будто мимо
Прошёл знакомый.
У самой двери: скамейка… псина…
Вот-вот — и вспомнит!
А Кто-то зыбкий (невыносимо!)
Уже уходит.
И ощущенье большой потери,
До слёз обидно!
А в темноте ту скамейку в сквере
Уже не видно…
Да был ли гость тот непостижимый,
Туман неспетый…
Пока мы чем-то надёжным жили,
Растаял где-то…
Окно пустое. Лишь сердце ноет…
Луна безмолвна.
Никто поэта не беспокоит
В затишье полном.
Полотно натянул на подрамник —
Аж материя загудела,
Краску выдавил прямо на камни
И коснулся бесценнейшей белой…
Свет сиял, вырастали скалы,
Разливались, шумя, океаны.
Кисть творила их и ласкала,
Добавляла цвета и туманы,
Танцевала на тонких листьях,
На бессчётных тенях и на бликах,
Звёзды вспыхивали под кистью,
Отражались в цветах многоликих…
Он дошёл до границ, до предела…
Мир идей, низведённый до формы
И душа, заключённая в тело —
Вот итог всей работы упорной!
Нет, не то… Он застыл на мгновенье…
И подрамник, с холстом непросохшим
Смял в комок, продолжая творенье,
Смял материю всю до горошины.
И забросил в нехоженый угол
Пустоты, что бездушен и чёрен,
Словно несуществующий уголь,
Словно несуществующий ворон.
Ну а Жизнь… Как всегда — рассмеялась!
Вздрогнул Он от победного взрыва:
Вновь материя расширялась —
Жизнь не ведает перерыва.
Сове В. Бородкина посвящается
Залетела ночью в форточку сова.
В лоб стучится, лезет в уши — ищет дверь.
«Отцепись, — кричу, — моя, блин, голова!
Как я утром буду думать ей теперь?!!»
А сова уже порхает в голове,
Всё роняет, беспорядок создаёт,
Кажется, что это — лошадь, даже — две,
А она, зараза, ещё песенки поёт.
«Ты записывай, записывай! — кричит, —
Всё равно я спать тебе уже не дам!»
Лишь возьмусь писать — она уже молчит…
В батареях, в тишине, шумит вода…
И опять я начинаю засыпать…
А сова орёт: «Про осень напиши!
Мол, настала… И хорош уже, зевать!
Я стараюсь для твоей же для души.»
Записала я весь бред… Уж пятый час.
И давно погашен свет, и тишина…
А сова приоткрывает левый глаз:
«Что мы там с тобой про осень? Как она?..»
Блин. Опять! Опять встаю, включаю свет
И читаю этой гадине стихи…
А она опять таращится в ответ,
И опять не улетает и не спит!
И уже ведь ни мыслишки ни одной!!!
Просто тупо молча ходит, что-то ест…
Всё! Высовываюсь в зимнее окно,
Головой трясу, пока не надоест.
Уж светает… И растрёпанным комком
Улетает сумасшедшая сова…
У окна стою и мёрзну босиком…
И бессмысленные кружатся слова…
Звонко упал хрусталь —
Острых осколков всплеск…
Тысячей радуг стал
Тонкий фужер, исчез…
Маленький взрыв стекла…
Тысяч лучей оскал…
Тоненький, со стола
В пропасть свою упал.
Радуги — на полу,
Отсветы — на стене.
Словно алмазы — в углу…
Трещины — словно во мне…
И ощущеньем родства —
Неотвратимость беды:
Скорый распад колдовства,
Будущей смерти следы.
Сломанная ветка зацвела
В день, когда другие облетели,
На коре цепляясь еле-еле,
Зацвела, раскрылась от тепла.
Распахнула белые цветы,
Нежные, под самыми ногами.
Чудом сохранённая Богами,
Посреди ветров и суеты.
Вот теперь — не трогайте её!
Она выжила уже и прирастает,
Корешки старается, пускает,
Верит в воскрешение своё.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу