Андрей Ханжин - Подборка стихов А. Ханжина с предисловием А. Сомова

крестами мечена земля,

Сто лет пиши — одно и то же,

переведешь бумаги воз.

родные спившиеся рожи

и на цепи все тот же пес.

Три дня скачи — тысячелетье

проскачешь, даже не поймешь.

В грязи в войну играют дети,

звенит обветренная рожь,

две крыши, изгородь, дорога,

ухабы, хохот, к ночи тень…

И все бессмысленно и долго,

как у людей, как у людей.

Поэты попадают в ад,

где самогон и русский мат…

Где все едины, всем обновки -

кранбалки, мыло и верёвки.

И снова память мечется в стихах,

чтоб вспомнить, как безумье протекает.

Но сыпется в тетради чепуха:

подъезд, соседи, улица, трамваи…

Язык проглочен. Нервные, дрожат

глухонемые, сбивчивые строчки.

Поэты попадают точно в ад

в том случае, когда не ставят точку.

Шорох трав — будто строчка из Песни Песней,

небо — рвань айвазовской холстины.

Словно чёрный подсолнух висит на шесте

обезумевший сын Палестины.

Небо — рвань. Вертухаи порвали хитон

на салфетки рисунков Лотрека.

Книгу жизни земной завершил Соломон

диктовать. И забыл человека.

Небо скорчилось, басом колонки гудят,

выбивая сомненья из шкуры.

Посетители кладбища шумно галдят,

тыча пальцем в немые скульптуры.

Небо мечется бешеной кистью Мане.

Опалённый подсолнух висит на стене,

миллионы подсолнухов видел Ван Гог

там, где должен присутствовать розовый бог.

Нынче вечером небо как ведьма сгорит.

И из нескольких тысяч шальных Маргарит

Мастер выберет ту, до которой ему

не дожить никогда, но её — никому…

Шорох трав — будто спящего Бродского вздох,

самолёт с Колымы в Палестину,

перелистывать тысячи тысяч эпох

и читать их курсистке в гостинной.

Небо снова сорвалось, вернулись грачи,

похмелился молитвой Саврасов.

Капитанскую дочку сжигают в печи,

небо плачет гогеновым маслом.

И ещё где-то там, на безбожной Руси,

где гробы превращаются в клевер,

мажет кровью Рублёв "Сохрани и Спаси"

и глядит, не мигая, на север.

Маде ин — Ульяновск, Ленин, Волга,

кислые окурки "Стюардессы",

жирные чернильные наколки,

драки, марки, тир, район УЛЬГЭСа.

Слава упрощению! Не надо

путать героин с амфетамином…

Ясностью уделанного взгляда

видеть убегающие спины.

Это маде ин — Москва, подвалы,

тёлки, барбитура, восхищенье

в Пушкинском картинами Шагала,

"Розовый", "Агдам" (моё почтенье),

суки, джинсы, очереди, крики

на ещё бескинчевской "Алисе",

спи, моя хорошая, привыкни

к ужасу бессмысленности мысли.

Маде ин — Бутырка и Матросска…

Карты, чётки, искренняя жалость

к личности, которую в полоску

вырядили, места не осталось

для аллегоричности рисунка,

всё предельно ясно и тревожно,

что ещё осталась часть рассудка,

та, что синим выбита на коже.

И самое нежное слово — "Проклятье!",

я мёртв, как под крышей застрявшая птица,

и крылья тревожного серого платья

рассеянной тенью… И дышит убийца

июньской прохладой, неспелою вишней…

Обрывки рассказов — зубчатые бритвы,

последние стоны всё тише и тише,

и вот уж убийца любовью убитый

глядит на пошедшее в серую известь

безмерное, рыхлое, трупное небо…

Любовь — это может быть светлая низость,

любовь — это больно, бесстыдно, нелепо.

Срывается, мчится, в осколки — там губы,

ложится на сцену-диван балерина,

и грубым, предельно жестоким и грубым

быть должен сейчас… Её имя — … И в спину

точёной клюкой постучалась, моргнула,

смеялась старуха над радостью этой!

Немного, недолго — на кладбище Тула

поставлена, знаешь, я верю в приметы.

И жду, если даже минута, чуть меньше,

я жду, где-то "да" зажигается в лёгких…

Я счастлив, проклятье, последние вдохи,

пусть даже в мой гроб своё "да" ты прошепчешь.

Вот здесь удушье, дым, дышать,

и снова Цой, и кто-то громче,

и гнётся жёсткая кровать

под тушей волчьей.

Вот здесь иконы, спины, бог

кривит тушёванную рожу.

И каждый здесь — Евгений Фокс,

я тоже.

Мучитель — лёгкий никотин,

я видел мрак, в нём было небо,

на небе праведник. Один.

Убийца Авеля и Глеба.

Вот здесь расстёгнут шар земной

как у поддатого ширинка,

закончил петь водитель Цой,

мои животные инстинкты

когтями рвут на музах лиф,

чтоб разглядеть любовь без кожи.

Я буду жив, я буду жив.