Мне городов не видеть, ни местечка родного,
Ни верстака, ни горницы,
Ни скамьи.
Всего этого я не увижу боле.
И ни один из тех, кто был со мною,
Этого не увидит боле.
Ни ты, ни я, никто
Голосов наших жен не услышит, ни голосов матерей,
Ни шепота ветра в трубах отчего дома,
Ни веселого шума, ни горького на площадях городских.
7
Нет, я в нынешнем сгину году,
Никем не любим, не оплакан,
Безмозглый прислужник военной машины.
Наученный лишь в последние миги,
Натасканный лишь для убийства,
Оплаканный лишь мясниками.
Я буду лежать в земле,
Разоренной мною,
Жалкий вор, которого некому пожалеть.
Вздох облегченья проводит в могилу меня.
Ибо что же в ней будет погребено?
Центнер полуистлевшего мяса в искалеченном танке,
Насквозь промороженный сохлый куст,
Вышвырнутое на лопате дерьмо,
Ветром развеянное зловонье.
8
Был бы вместе с вами я, братья,
На возвратной дороге к Смоленску,
От Смоленска назад, в никуда, —
Думал бы то же, что вы, ведал бы твердо
Под каской, под черепною коробкой,
Что зло — отнюдь не добро,
Что дважды два — четыре
И что издохнут все, кто поплелся за ним,
За кровавым барбосом,
За дурнем кровавым.
За ним, не знавшим, что долог путь до Москвы,
Очень долог, слишком долог,
Что зима на Востоке сурова,
Очень сурова, слишком сурова,
Что труженики новой державы
Станут сражаться за землю свою, за свои города,
Пока мы все не погибнем.
9
Погибнем — среди лесов, у замолкших орудий,
Погибнем на улицах и в домах,
Под гусеницами у дорожных обочин,
Погибнем от рук мужчин, женщин, детей,
От голода, от стужи ночной.
Погибнем все до последнего,
Сегодня погибнем или завтра утром,
И я, и ты, и наш генерал — все,
Кто пришел сюда разорить
Созданное людьми труда.
10
Ибо так нелегко обработать землю,
Ибо стоит такого пота выстроить дом,
Балки тесать, план начертить,
Стены воздвигнуть, крышу накрыть.
Ибо так велика усталость была и была надежда так велика.
Тысячелетьями только смеялись
При виде творений людских, обращенных в руины.
Отныне и впредь на всех континентах запомнят и скажут:
Нога, истоптавшая борозды пахарей новых,
Отсохла.
Рука, что посмела подняться на здания градостроителей новых,
Обрублена.
1942
Везде друзья
Перевод К. Богатырева
Финские рабочие
Дали ему постель и письменный стол,
Писатели Советского Союза посадили его на корабль,
Еврейский бельевщик из Лос-Анджелеса
Прислал ему костюм: враг живодеров
Обрел друзей.
Чтение газеты у плиты
Перевод Е. Эткинда
По утрам я читаю в газетах об эпохальных планах
Пап и королей, банкиров и нефтяных магнатов.
Другим глазом я слежу
За водой для чая:
Как она мутится, закипает, и снова проясняется,
И, переливаясь через край, гасит огонь.
Письмо драматургу Одетсу
Перевод И. Фрадкина
{98} 98 Письмо драматургу Одетсу (стр. 250). — Клиффорд Одетс — американский драматург, занимавший в 30-е годы революционные позиции, а затем поставлявший сценарии для коммерческих фильмов Голливуда. Датировка этого стихотворения неясна. Оно может относиться либо к концу 1935 — началу 1936 г., когда Брехт приезжал в Нью-Йорк и, возможно, видел пьесу Одетса на сцене, либо к 40-м гг., когда Брехт жил в США и неоднократно встречался с Одетсом у Ганса Эйслера.
Товарищ,
В своей пьесе «Потерянный рай» ты показываешь,
Что семьи эксплуататоров
Разлагаются.
Ну и что с того?
Возможно, что семьи эксплуататоров
В самом деле разлагаются.
А если бы они не разлагались?
Разлагаясь, они перестают, что ли, эксплуатировать или
Нам приятнее быть эксплуатируемыми
Не разложившимися эксплуататорами?
Может быть, голодному
Следует и дальше голодать, если тот, кто
Вырывает у него кусок хлеба, — здоровый человек?
Или ты хочешь сказать, что наши угнетатели
Уже ослабели? И нам остается лишь
Спокойно ждать сложа руки? Послушай, товарищ,
Такие картинки нам уже малевал наш маляр,
А проснувшись наутро, мы испытали на себе
Силу наших разложившихся эксплуататоров.
Читать дальше