Геннадий Пискарев - Избранное

И чудной детской радостью
Наполнилась вдруг грудь.
А за наивной храбростью
Таился страх чуть-чуть.

Вновь чувства детства ожили,
Прошел в душе их шквал.
А что ж сарай? От дождиков,
Снегов он, сгнив, упал.

Шумела ель по-старому
Раскинув свою шаль.
И почему-то стало мне
Вдруг очень детства жаль.

Имея брови черные
И белокурый чуб,
Я счел себя Печориным,
Хоть был и жизнелюб.

И сам себя не мучая,
Но марку чтоб держать,
Стал думать, что наскучила
Мне жизни благодать.

На взгляды плутоватые
Девчат – не отвечал.
А, верно, был бы хватом я –
Да только Белу ждал.

И в памяти воскресшая,
Вершин кавказских грань
Влекла, звала черкешенка –
Самой природы дань.

Но не пришлось с оказией
Идти за синий бор:
Ко мне моя фантазия
Сама спустилась с гор.

Она прошла по городу,
По шумной мостовой
Такой цивилизованной
И гордою такой.

На смуглом ее личике
Был скрыт след горных скал
И лишь в глазах по-дикому
Ущелий мрак блуждал.

И заблудился сразу я,
Попав в такую темь.
Со всем холодным разумом
Я стал и глуп и нем.

Не потому ль черкешенка
Моя – ушла с другим.
А я остался взбешенным
и ревностью томим.

Имея брови черные
И чуб белей белил,
Нет, не был я Печориным,
А Казбичем, знать, был.

Цивилизация жестоко
Вошла в нас, словно маята.
…Я видел женщину Востока,
И страстный танец живота.

Гитар космическое жженье,
Дрожанье бедер и грудей
Во мне подняли (на мгновенье)
Весь рой безнравственных страстей.

А лик танцовщицы – безвинен.
Взор не таит коварных бед.
В «Узбекистане» на Неглинной
Шафрановый искрится свет.

И мне воспеть бы персиянку,
Как Бэлу Лермонтов воспел.
Воспеть бы так, как даже Данте
Свою Беато не сумел.

Но я, попутчик злого века,
Знал цену горькому «пиит».
И знал, что нет Богинь – и эта
Ведь с кем-то ест и с кем-то спит.

…Цивилизация жестока.
Не для меня ли одного?
Коль я, далекий от порока,
Увидел женщину Востока.
И… не увидел ничего.

Я влюбился в девушку –
жительницу Обнинска,
Инженера-физика
к тому же.
По ночам под окнами,
мучаясь бессонницей,
Стынет бедный месяц
в потемневшей луже.
Физики и лирики,
тропка затаенная,
Где лежит меж вами –
в формулах иль росах?
И смеется город
светом ламп неоновых
Над моей любовью,
Над моим вопросом.

Я мчался школьным корридором
Ура! Восьмой закончен класс!
И вдруг застыл, сраженный взором
Девчоночьих наивных глаз.

Бекренилась моя блатная кепка,
Плескались в окнах вольности пути,
А я впервые пожалел, что лето
Три долгих будет месяца идти.

Вискозное зелененькое платье
Шуршало, обвивало стройность ног.
Я распахнул души объятья
И… снова запер на замок.

Я заключил любовь в темницу.
Не знаю, счастье иль беда?
Теперь она внутри искрится.
Во мне горит моя звезда.

И все ж судьбы незримой сила
Прорвав пространства злую тьму,
Потом еще раз выносила
Тебя ко мне.
Она просила
Прийти нас к кругу одному?

Ну, распахнись, душа и тело!
Но гордая любовь моя
Сменить никак не захотела
Плен чувств на бренность бытия.

…Пройдут года. Я поседею.
И в сонме жизненных горнил
Что воспою? Что пожалею?
– А то, что так тебя любил.

Стал для меня твой образ нежный,
БОГИНЯ из 8-го «В»,
Как оберег души мятежной
И хрупкой – как роса в траве.

Сентябрь, и солнышко уже
Светить, как летом, ленится.
И как-то грустно на душе.
Мой друг, Сережка, женится.

Сентябрьский воздух свеж, душист,
Но скоро все изменится.
Гуляка, комик, скандалист
Сережка, друг мой, женится.

Сентябрь… Октябрь… А там? А там
И в иней все оденется.
Боюсь, придет зима и к нам.
Сережка вот уж женится.

Бегут года, летят года.
И судно жизни кренится,
А что поделаешь? – Беда.
Сережка, друг мой, женится.