Саша Черный - Два века о любви

Он говорит: «Только давай не будем сейчас о ней,

Просто не будем о ней ни слова, ни строчки.

Пусть она просто камень в саду камней,

И ничего, что тянет и ноет других сильней,

Словно то камень и в сердце, и в голове, и в почке».

Он говорит: «Мне без неё даже лучше теперь – смотри.

Это же столько крови ушло бы и столько силы,

Это же вечно взрываться на раз-два-три,

А у меня уже просто вымерзло всё внутри.

Да на неё никакой бы жизни, знаешь ли, не хватило».

Он говорит: «Я стар, мне достаточно было других,

Пусть теперь кто-то ещё каждый раз умирает

От этой дурацкой чёлки, от этих коленок худых,

От этого взгляда её, бьющего прямо под дых…»

И, задыхаясь от нежности, он вдруг лицо закрывает.

Не возвращайся, теперь уже больше не нужно.

Печаль не применяют наружно…

В том море, что нас разделило, у нас и не было шансов.

Уже затопило надёжно подходы к вокзалам,

И если ты хочешь знать, то дело теперь за малым —

Не возвращайся.

Любовь – это орган, внутренняя часть тела,

И там, где недавно ещё болело,

Теперь пустота. Вот такие дела…

Любовь – это донорский орган, и я его отдала.

Не спрашивай, как я посмела.

Ещё нахожу твоё имя в моих дневниках и тетрадях,

Но знаешь, тебя к моей жизни никак уже не приладить.

Рубцы уже не разгладить.

Мой ангел, мой свет, моё нелегальное счастье…

Не возвращайся.

Пускай не ты,

пожалуйста, не ты…

Я всех отдам, со всеми распрощаюсь,

но проступают осени черты…

Я вся тебе —

лишь до тех пор, покамест

тебя не сдёрнут с этой высоты.

И может быть,

когда-нибудь, Бог даст…

Но нет, не даст (так много не бывает),

и я прошу: «Хотя бы не сейчас…»

Я знаю,

то, что нас не убивает,

всенепременно покалечит нас.

Поторопись,

мой свет, уже заря,

уже короче дни, длиннее ночи.

И, вопреки листам календаря,

мой ангел

верить твоему не хочет.

И только я всё верю, что не зря…

В окне огонь стоял. О стены

Косые бились паруса. —

Из форточки, из блесткой тени

Ужасный голубь поднялся.

А мы, обнявшиеся, спали

В соленой раковинке тел…

Помилуй Бог, мы знать не знали,

Влетел он или пролетел.

– Видишь? – разобранный надвое

гребнем светящимся пруд…

– Вижу. Как будто со дна твое

сердце достали и трут.

– Слышишь? – плесканье надводное

бедных кругов золотых…

– Слышу. Как будто на дно твое

сердце сронили – бултых —

…я с перрона сойду к заголенным стволам

– к зеркалам в их умноженном створе —

там, где с йодом мешается дым пополам

и с рекою мешается море…

…где, как слизни, лежат еще сгустки дождя

на крыжовнике возле обрыва,

где с гранитного склона сползает, дрожа,

сухопутная водоросль – ива…

…где вдвигают поглубже герань и табак

под брезентом облитые крыши,

и отрывистый лай зазаборных собак

комариной зазубрины тише…

__________________

Далеко, у Кронштадта, гроза всё длинней,

но сюда дотемна не доплыть ей,

потому что поставлена сеть перед ней

из блистающих облачных нитей.

Упрятавшимся в лоно фонаря, —

Где твой фитиль охватываю я,

Тобой разносклоняемое пламя, —

Какого же имения желать,

Когда на свет слетелась благодать

И сумрак расступается над нами.

Так, часть – до целого и пол – до полноты