ААА. Ю. Эйхенвальд - Когнитивный диссонанс

Пойми, я хочу жить в Париже, хочу, чтобы меня приглашали в замки, хочу танцевать в Версале с герцогами и маркизами, хочу…» —

Герасим не знал, что и возразить… (интересно, а как бы вы, на это возразили). «А, если хочешь исчезнуть и всё забыть, тебе не в Сибирь иль в Америку надобно – езжай-ка ты,

с новым управляющим в деревню.

Дождей месяца два не было, можно попытаться проехать не дожидаясь замо —
розков. Там тебе и охота, и девки; ты там обо всём забудешь, да и о тебе никто не вспомнит».

«Вот они, нынешние-то женщины,» – написал в тот вечер Герасим. Он, последние три месяца, корпел над трудом, именуемым: «Как сделать сей мир гармоничнее
и что этому мешает».

Гера собирался
отослать это сочинение царю.

«А, что!?
Пусть Батюшка – Царь знает, какие таланты растут в его владениях.
Пусть помнит, на кого можно рассчитывать, кто готов, если надо, занять самые трудные, самые ответственные посты».

Разговор с Татьяной разгорячил Герасима, он писал всю ночь, и к утру его труд
обогатился главами о недостатках воспитанности и послушания в некоторых дворянских семьях, «…каковые недостатки, прямо приводят к неспособности достойно послужить Царю и Отечеству».

Упомянул он и о неумение современной молодёжи ценить любовь и дружбу, в чём, конечно, виновны их воспитатели, ибо, сии качества, должны прививаться с детства.

Живо были описаны различные примеры преклонения перед всем иностранным, в ущерб отечественному.
(Герасим, непременно упомянул бы, про необходимость «поддержки

отечественного производителя»… Но, в то время, такого выражения ещё не существовало).
Эх, надо б, подробнее рассказать про женское коварство, и пользу для отечества, и затем… как-то перейти к фразе,

в коей будут слова: «калёным железом», но солнце било в глаза, пора было спешить к «общественному пирогу».
День рождения – это особенный день в жизни каждого человека. И барыне всегда хотелось, чтобы в этот день все были счастливы.

Конечно, каждый понимает счастье по-своему, однако, в чём-то, все люди схожи, и существуют «вещи», «общение» с которыми, у всех вызывает приливы счастья. Такую «вещь», барыня ежегодно предоставляла обществу. Это называлось: «Общественный пирог» – то был большой пирог с гусятиной, который подавался на специальном блюде.

К столу, по установившейся традиции, приглашались все домашние.

Первый кусок подавали барыне, а затем, по кругу всем остальным.

Герасим слегка

опоздал к началу раздачи пирога…
Это он думал, что слегка. За неполные десять минут, на блюде произошли тотальные изменения, он узрел на блюде… матовый блеск и крошки.

Более на блюде не было… НИЧЕГО!!! Блеск пустого блюда, масляно – самодовольные, сосредоточенные на собственном чреве глаза окружающих, а пуще всего, атмосфера сытого безразличия – это поразило Герасима в самое сердце, которое недоумённо сжалось.

Виновна была, конечно, барыня.

Коварная, сегодня, она вместо обычной речи, пожелала всем «приятного аппетита» и ушла, сославшись на мигрень. Но остальные-то, остальные!

Как они могли!

Ещё вчера, все с ним дружили, называли умником, а сегодня… Они его, по сути, выкинули из общества. А разве можно, считать общество здоровым, если из него, вот так, запросто, могут выкинуть… не самых плохих его членов!
«Не самых плохих»! —

С горечью, усиленной голодом, повторил Герасим. Возмущённый разум его взывал к справедливости. (Любой, мало – мальски разумный, разум, возмутится, ежели его пошлют на кухню, спросить вчерашнюю кашу, ибо пирог – уже…
«Мальчик! Хочешь пирожка!? – А нету»! – Дурацкая шутка, не правда ли?)
Голодные мысли метались в голодной голове:

«Тут не только, в коварстве барыни дело, и, даже не только, в Татьяниной невоспитанности…

Тут, «блин», надо смотреть в корень: «престолонаследие»,

«система образования», весь строй… Вот сейчас, он пойдёт и…

напишет царю про всех…

всю правду.

А, кому ещё писать-то!?
Известно, все министры, все чиновники – дураки и воры, а Батюшка – царь, ежели ему открыть глаза…