Генрих Гейне - Лирика и сатира

Но ты испуган, ты поражен,
Воитель в лике поэта.
Идем же, иль ты боишься меня?
Уж близок час рассвета».

И я ответил, громко смеясь:
«Ты шутить, моя красотка!
Ступай вперед, а я за тобой, —
Хотя бы чорту в глотку!»

Не знаю, как я по лестнице шел
В таком состоянья духа.
Как видно, дело не обошлось
Без помощи доброго духа.

В мансарде Гаммонии время неслось,
Бежали часы чередою.
Богиня была бесконечно мила
И крайне любезна со мною.

«Когда-то, — сказала она, — для меня
Был самым любимым в мире
Певец, который Мессию воспел [107] « Певец, который Мессию воспел… » — Клопшток Фридрих-Готляб (1734–1803), автор религиозной поэмы «Мессиада».
На непорочной лире.

Но Клопштока бюст на комоде теперь,
Он получил отставку.
Давно уж сделала я из него
Для чепчиков подставку.

Теперь уголок над кроватью моей
Украшен твоим портретом,
И видишь, свежий лавровый венок
Висит над любимым поэтом.

Ты должен только ради меня
Исправить свои манеры.
В былые дни моих сынов
Ты оскорблял без меры.

Надеюсь, ты бросил свое озорство,
Стал вежливей немного,
Быть может, даже к дуракам
Относишься менее строго.

Но как дошел ты до мысли такой:
По этой ненастной погоде
Тащиться в северные края?
Зимой запахло в природе!»

«Моя богиня, — ответил я, —
В глубинах сердца людского
Спят разные мысли; и часто они
Встают из тьмы без зова.

Казалось, все шло у меня хорошо,
Но сердце не знало жизни,
В нем глухо день ото дня росла
Тоска по далекой отчизне.

Отрадный воздух французской земли
Мне стал тяжел и душен.
Хоть на мгновенье стесненной груди
Был ветер Германии нужен.

Мне трубок немецких грезился дым,
И запах торфа и пива,
В предчувствии почвы немецкой нога
Дрожала нетерпеливо.

И ночью вздыхал я в глубокой тоске,
И снова желанье томило
Зайти на Даммтор [108] « Зайти на Даммтор… » — Даммтор — квартал Гамбурга, где жила мать Гейне. к старушке моей,
Увидеться с Лотхен [109] Лотхен — сестра Гейне Шарлотта. милой.

Мне грезился старый седой господин [110] « Старый седой господин… » — дядя поэта — Соломон Гейне. ;
Всегда, отчитав сурово,
Он сам же потом защищал меня, —
И слезы глотал я снова.

Услышать его добродушную брань
Мечтал я в глубокой печали.
«Дурной мальчишка!» — эти слова
Как музыка в сердце звучали.

Мне грезился голубой дымок
Над трубами домиков чинных,
И нижнесаксонские соловьи,
И тихие липы в долинах,

И памятные для сердца места —
Свидетели прошлых страданий, —
Где я влачил непосильный крест
И тернии юности ранней.

Хотелось поплакать мне там, где я
Горчайшими плакал слезами.
Не эта ль смешная тоска названа
Любовью к родине нами?

Ведь это только болезнь. И о ней
Я людям болтать не стану.
С невольным стыдом я скрываю всегда
От публики эту рану.

Одни негодяи, чтоб вызывать
В сердцах умиленья порывы,
Стараются выставить напоказ
Патриотизма нарывы.

Бесстыдные нищие, клянчат везде
Подачку — на грош хотя бы!
Популярность! Вот высшее счастье для них!
Вот Мендель и все его швабы!

Богиня, сегодня я нездоров,
Настроен сентиментально,
Но я слегка послежу за собой,
И это пройдет моментально.

Да, я нездоров, но ты бы могла
Настроить меня по-иному.
Согрей мне хорошего чаю стакан
И влей для крепости рому».

Богиня мне приготовила чай
И рому подмешала.
Сама она лишь ром пила,
А чай не признавала.

Она оперлась о мое плечо
Своим головным убором
(Последний при этом помялся слегка)
И молвила с нежным укором:

«Как часто с ужасом думала я,
Что ты один, без надзора,
Среди фривольных французов живешь —
Любителей всякого вздора.

Ты видишься с кем попало, идешь,
Куда б ни позвал приятель,
Хоть бы при этом следил за тобой
Хороший немецкий издатель!

Не уезжай, останься у нас,
Здесь чистые, строгие нравы,
И в нашей среде благочинно цветут
Цветы невинной забавы.