Сергей Краснобород - Где-то рядом

Машины грязь развозят по дворам,
чтобы детишкам было где купаться.
И хорошо, испив немного грамм,
часок на лавке на «вокруг» полюбоваться.

Коты младые тешут свой задор.
Девицы обнажают смело ноги.
Ах, милая, какой бы нес я вздор,
когда б не чувствовал в грядущих днях тревоги!

Но — т-с-с! Об этом лучше ни гу-гу,
пока апрель томит тела и души…
Перед рассветом птицы… Вряд ли я смогу
пропеть тебе на эту тему лучше.

Зелёный лук, редис и огурец…
У майского салата вкус восторга.
И кажется, началу не придёт конец.
И жить на свете будешь долго-долго.

Всё жарче воздух. И узоры звёзд
Пронзают ночи волей и покоем.
У майского салата запах грёз
и привкус счастья, светлого такого…

Всё так же в преисподней
без видимых причин
гуляния сегодня
и оргии в ночи.

Танцующие Вакхи.
Поющий Демодок.
Цветастые рубахи.
Залитый потолок.

Тщедушное веселье
в преддверии чумы.
Трезвит хмельное зелье
разумные умы.

Спасается вручивший
судьбу свою Богам.
Блажен спокойно живший,
плативший по долгам.

Грехами отягчённые,
живые в естестве,
Гуляли обречённые
на свой недолгий век.

Всё так же в преисподней
без видимых причин
вчера, как и сегодня,
и утром, как в ночи…

Вихрастый чуб послушной кисти
я погружаю в молоко
и мажу подоконник чистый
неприхотливо и легко.

За стёклами сентябрь смеётся
над грубой прихотью моей —
увидеть в белой раме солнце
и вдаль летящих журавлей.

Сентябрь уже готовит бледность
для пестроты пожухлых трав.
А я, воспев святую бедность,
колдую белизной с утра.

В неё все краски обратятся,
зима завластвует едва.
И белые мазки ложатся
вдоль окон: трезвая кайма.

Мы жили по соседству. Я кушал чечевицу,
макал усы седые в расплывшийся кисель,
любил курить и выпить, и рассмотреть девицу.
И время года было — один сплошной апрель.

А он готовил шайбы для ящуров-комбайнов,
заботился о главном, слегка растил детей.
Из заповедей выбрал себе одну лишь — «майна!»
И развлекался драмами из теленовостей.

Нам посылало время рождественские будни,
случайные болезни, веселье и уют.
Мы жили по соседству на континенте людном.
И каждый был доволен своим «сейчас» и «тут».

Законы государства нас охраняли мило.
Из космоса тарелки кормили манной нас.
И тихое довольство, что будет всё, как было,
не раздражало ухо и не кололо глаз.

Я сажусь на метлу и вздымаю костыль,
словно меч-саморубок булатный.
Эй, раздайся простор! Пригибайся ковыль!
Едет рыцарь вершить подвиг ратный!

Шлем-кастрюля блестит. Простынь-плащ за спиной.
Где тут мельницы? Где иноверцы?
Змей Горыныч, дрожа, подавился слюной,
а Принцесса схватилась за сердце.

Только подвигов что-то нигде не видать.
Оскудела ль земля на уродов?
Костылём перед зеркалом лихо махать
так приятно для самозавода…

А вот и мы — сугубо эклектично
ещё полны желаний, сил, идей…
И день сменяет ночь привычно.
И Бог следит за играми людей.

По кухням тайно бродят тараканы.
Экраны манят в райский идеал.
Мы горделиво, у соблазнов на аркане,
хлебаем быт из расписных пиал.

Нежданными гостями прибывают дети
и снова вопрошают нас: «Зачем?..»
Хотя бы для того, что солнце светит,
соединяя по утрам эклектику ночей.

Я строил дом нетленный и убогий.
Спасибо вам: зашли ко мне на чай.
О странных судьбах здесь вещали боги.
О страшных судьях ангел здесь вещал.

В легенды душу укрывая от погромов
надгробной суеты слепых богатырей,
я слушал музыку травы, дождя и грома
в убогой, но своей норе.

Следы веков отмечены в иконах.
Но не испепелить бессмертие души.
Счастливое приятие закона
покров нетленный помогает шить.