Княгини голос оборвался.
Камков с усилием молчал.
– Ну вот, он клятву и сдержал!.. —
Она с тоской договорила
И с беспокойством поводила
Платком по подбородку…
– Зла
Я не желаю, – начала
Опять княгиня, – только знаешь,
Какие деются дела
На свете! и не разгадаешь,
Как поступать…
– Что ж было с вами?
Спросил Камков, моргнув глазами.
– Не вынесла, мой друг. В наш дом
Князь поместил свою Любашу,
Цыганку. Заваривши кашу,
Хотел он скрыть ее – и скрыл!..
И где ж ее он поместил?
С княжною рядом – подле детской!
– Я няньку нанял, – говорит, —
Привез из слободы немецкой.
Да с этой нянькой и кутит…
Что будешь делать? Я ни слова,
Ни полсловечка… Я взяла
Да и ушла. Ну да, ушла,
В день воскресения Христова,
Из церкви прямо, как была,
В нарядном платье, наняла
Карету, да и покатила
Вон из Москвы – да и забыла
Про колыбельку!»
– Не могли
Вы поступить иначе – и
Недурно поступили.
– Свято
Я исполняла долг мой… Но
Тут, извини: я виновата.
И не оправдывай!.. Грешно
Мне было в эдаком содоме
Покинуть дочку. Наказал
Меня господь!.. Всех в нашем доме,
Всех муженек мой разогнал;
И няню… и ее отправил
В деревню; при себе оставил
Двух поваров, да из людей
Каким-то чудом лишь Матвей
Мой уцелел – старик усердный.
Он недоимки собирать
Был послан. Любит куликать,
А впрочем, честности примерной.
Конечно, в дом меня пускать
И он не смел: за мной следили.
Я знаю, старика водили
В полицию за то, что он,
Вишь, от меня принес поклон
Малютке…
– Как же поступили
С ним полицейские?
– Ну, как!
Известно как – обыкновенно.
– Что ж он?
– Да ничего, – смиренно
Ответила княгиня. – Так
Несчастного и наказали
Из-за меня… С тех пор, мой друг,
Чтоб люди-то не пострадали,
И на меня нашел испуг;
В особенности за Матвея
Мне было тягостно…
Краснея
До самых, так сказать, бровей,
Хозяин мой внимал своей
Печальной гостье. Ничего-то
Не знал он, хоть и жил в Москве.
В его горячей голове
Был мир иных идей – работа
Ученая… Мой педагог
Никак вообразить не мог
Своей наивной ученицы
В такой среде… среди такой
Житейской грязи. Так царицы
Иль нимфы посреди гнилой
Трясины мы никак не можем
Себе представить.
Но отложим
Фантазию, не утомим
Читателя и сократим
Рассказ княгини.
– Я добиться
Хотела прав своих… мириться
Хотела – гордости своей
Не слушала – и что ж? меня же
За это обвинили! Даже
И репутации моей
Не стали верить… Он, злодей,
Не пощадил меня нисколько…
«… – Убью! – кричал… Попробуй только!»
Вот, начала и подрастать
Моя княжна, и стали мать
Ей людоедкой представлять.
Чего уж ей ни говорили,
Чем ни пугали, ни мутили
Рассудка детского!.. При ней
Хороших не было людей.
Еще не знаешь ты, как люди
Жестокосердны. Впрочем, буди
Его святая воля! Все
Перетерплю – и что мое,
То не уйдет. Ушло – вернется,
У бога очередь ведется…»
– Но, – перервал ее Камков, —
Положим, трех – пяти годов
Ребенок был напуган вами!
– Ну да, напуган. Он слезами
Меня встречал, рвался из рук,
Головку прятал…
– Уверяю,
Княгиня, если б кто другой
Рассказывал… Но, боже мой!
Я все еще не понимаю:
Ребенок мог бояться вас,
Ну, а теперь?
«Теперь? – не знаю,
Отец мой! Только всякий раз,
Когда случайно я встречаю
Мою красавицу, – она,
Как плат, становится бледна,
Ну, словно видеть хладнокровно
Меня не может… ну… ну, словно
Я враг заклятый. Да и я
Сама к ней подступить не смею:
Что, если оттолкнет меня?..»
– А если бросится на шею?
Чего же вы боитесь?
– Нет,
Боюсь я… – был ее ответ.
И бледная старушка стала
Еще бледней. Бог весть о чем
Она потупясь размышляла,
И в этот миг ее черты,
Которые года измяли,
Еще живей напоминали
Остатки прежней красоты;
И вглядываясь, можно было
Узнать в ней мать княжны (в сухом
Цветке мы узнаем с трудом
Его родню, что с ветерком
Весной льет аромат кругом).
И мысль свести их соблазнила
Камкова…
– Я вас помирю, —
Сказал он, – я вам говорю,
Как честный человек.
– Неужто?
Отозвалась она, – а муж-то
Мой благоверный, – разве он
Допустит!
– Полноте бояться,
Он где-то рыщет.
– Я, признаться,
Сама хотела… Ты поклон
Мой отнеси сначала. Еду
Читать дальше