Вадим Шершеневич - Чудо в пустыне

Из красной глины ты слепил
Человечка.
Он в сырых пеленках вопил
И чмокал грудь уютную, как печка.
Он ногами нашаркивал улиц лоск.
Он глазами ждал, что манна свалится.
И в лица его лепкий воск
Ладони лет вдавили грязные пальцы.
Беленою земной, как котенок опился,
И вот на столбе в пустолесьи устроил жилье,
И там молился пока не свалился:
«Да приидет царствие Твое».
У старого волка было голодно горло
И слюна горькая шевелилась, булькая.
Кора еловая спину натерла
И слеза к слезе прилипала сосулькою.
Но пустыми полями трепались дороги.
Но сладким дымом тошнило жилье,
И волк убежал, грыз свои ноги
И выл: «Да приидет царствие Твое».

Верть колес, осей, гармонизация аккорда.
Дуговой фонарь лунит у стены.
Я пришел из клеточек и созвездий города,
На мне кепка и сальные штаны.
Брошу в оси вопросы и росчерки.
Здесь каждый фойарь поразительно – желт.
Траурны на телегах ломовые возчики,
А оттуда не пускает железный болт.
Там спички в пачки, доски потрескивают,
Ремни мнутся на лясканьи колес,
И плачут котлы, пламенем поблескивая,
Плотными каплями нефтяных слез.
А вечером выйдут закопченные на берег
И, сплевывая в воду, закачаются домой,
А с той стороны созвездья двоюродных фабрик
Пробрильянтят волны золоторваной бахромой.

Маятник вздрогнул.
Часы заскрипели.
Шшш! Слушайте!
    Бьет раз.
Старый год запирает лабаз.
    Два.
У старого руки трясутся, болит голова.
    Три.
Со стен повалились мертвые календари.
    Четыре.
Нетерпеливые вина шипят в унисон в целом мире.
    Пять.
Старый в снег свалился – не встать.
    Шесть.
На коченелое тело сугробы скалятся влезть.
    Семь.
Вздрогнула темь.
    Восемь.
Стук в окно…. Кто такой? Спросим.
    Девять.
Впустим… он маленький, голый… снега на дворе ведь.
    Десять.
Слышите? Кто бы в прихожей сейчас мог босиком куралесить.
    Одиннадцать.
Шаги… Дрогнула ручка дверей… Секунда и двери раскинутся.
    Двенадцать.
    Готово
  С новым годом!
Вино под стеклом зазвенело,
    Взлетело
   Веселое слово
И новые календари.
    Двенадцать.
  Хотите, давайте смеяться,
  Хотя бы до самой зари!

Где идет перекличка фонарей-фонарей,
И горошины-солнечки целуют плиту тротуара,
Там за парою пара,
Там целуют нахалы закутанных в юбки зверей.
Иглятся решотки безлиственных парков,
Только вихрь фейверка вращает и – хлоп.
Слезы римских свечей каплют в бархатный гроб.
Вот где много нервически вкусных подарков.
Там целуют нахалы, смеясь.
Липнут губы и зубы мозаикой струнных артерий,
Золотистые, хохотно теплые звери
Разминают дорожки в блестящую грязь.
Там целуйте глазами, руками, зубами, нахалы,
Так чтоб окна стыдливо зажмурили веки портьер!
Зацелованы все. Бриллиантово черный карьер.
Набекренились шляпы, но мало, но мало, но мало.
Брызги солнечков. Иллюминация. Волны па^>то.
Вдруг и вниз невзначай митральезят огнями кристаллы.
Это знаете что?
Это всех до конца и навзрыд беспощадно целуют нахалы.

Над иконою черной пахоты
Вспоминаю глаза сестры:
Они были чернее шахты,
Гулкой шахты – рудной дыры.
Колоколил солнечный колокол
С голубой колокольни вземь.
Летний день точно бич прощелкал,
И уже их умерло семь.
Дни курносые, краснолицые,
Дни с подолом тяжелым от глин
Перечли полевые страницы,
Подчеркнув колеями шин.
И дрожит, брюзжит семиструнием
Телеграфный трехногий столб.
И дожди с ужимками куньими
Заползают в зеленый желоб.
Паровозные свисты пронырливо
Ныряют в лесные бугры.
О поля! Как странно расширили вы
Городские глаза сестры.

И когда голубоватые эмали
Гордых светловзоров, вспыхнув, заблистали,
Я узнал Вас, дальная моя принцесса,
Вас узнал я светлокудрая Иньеса…
Вы сорвали бархатную полумаску,
Сделав детски-недовольную гримаску,
Показавши рдяный венчик губ душистых
И прозрачный рюш из кружев серебристых.
Вам понравились в бокалах виолеты,
И под тающие звуки менуэта
Вы, вспугнув внезапно пряный сон гостиной,
Хохотали пред гравюрою старинной.
Там глядел, смешно оскалив зубы, гномик,
Из дырявой шляпы сделавши свой домик.
А затем, потребовав к столу крюшона,
Вы услали слишком ловкого гарсона
И взглянув сиянно, томно и приветно,
Улыбнулись мне едва-едва заметно…
И в узорчатом лиловом кабинете
Вы забыли о жеманном менуэте.
Нам казалось: миги вечно будут длиться,
Обжигать, томить и сладостно кружиться…
А на утро Вы расстались горделиво,
Улыбаясь грустно, грустно и стыдливо,
Поцелуев знойных унося восторги…
Но, спустя лишь час, уже лежали в морге,
Выпив медленно с ликером кокаина
Из граненого хрустального графина,
Не желая быть рабой моей в объятье,
Победив надменно чар любви заклятье.