Вадим Шершеневич: Чудо в пустыне

Асфальт от солнца размягченный,
У пушки два шара гранат;
Застыли серые колонны,
Поддерживая циферблат.
И над гранитным водоемом,
Где летом нежатся цветы,
Сверкают бронзовым изломом
Поэта строгие черты.
Безрукий бог плитой тяжелой
Подъятый к синим небесам,
Ты внемлешь рокоту Эола
И набегающим волнам.
А ночью, полог туч раздвинув,
Луна туманно и светло
На спины бронзовых дельфинов
Льет серебристое стекло.
Внизу гудки, суда и трубы,
Вверху закованный пророк –
Лоб мощен, строго сжаты губы,
Глаза незрячи, нос широк.
В воскресный день, в древесной сени
На памятник глядит народ:
Им любы тяжкие ступени
И шеи дерзкий поворот.⁻
Гонец Меркурий легконогий,
Деметра в тоге снеговой
С улыбкой сладостной и строгой
Божественный хранят покой.
Он молча спит в дыму былого
Под стук пылающих часов,
И в завываньи ветра злого
Звучит напев его стихов.

Отрите слезы! Не надо плакать!..
Мстит смерти смертью – бессмертно весело!
О сердце сердцем прицельно звякать…
Лизать подошвое теплое месиво.
В подушку неба хнычут не звезды ли?..
А вам не страшно – вы зрячи ощупью.
В лесах за Вислой вы Пасху создали,
В степи за Доном я эхо мощи пью.
Не спя недели… Вгрызаясь в глину…
Прилипши к седлам… И все сполагоря.
А ночью небо горбило спину,
Крестя палатки гнилого лагеря.
Железо с кровью по-братски сблизились
Подпругу мести вольны рассечь они.
А поздно в ямах собаки грызлись
Над вкусным мясом солдатской печени.
Любви предсмертной не заподозрим.
Ведь, если надо, сдавивши скулы,
Последний бросит себя на дула
И смерть покроет последним козырем.

Дождь строчит по стеклу непонятные кляузы.
Пот солдат распирает утробы лачуг.
Пальбу дырявят добрые паузы.
Ночь по топям шагает, как умный битюг.
Маленькая смерть, раскутавши плечики,
Ходит, целует грустных мужчин.
Полночь брызнула когти – тихоходы разведчики
Методичными каплями вереницей кончин.
Под тулупами бредится – «Богородица! вывези!»
Тень свечная летает от дверей до стола..
Кони часто дрожат на привязи.
Хихикают удила.
На бинте раздавили красную смородину.
Плачет кожа от шапки до пят.
Часовой вспоминает родину.
Спят.

Где-то смерть – колючая пчелка.
Где-то смерть – голубой болид.
Рот раскрылся, как теплая щелка,
А сердце болит, болит…
Рот кричит, чтобы спрятать сердце,
А ему давно все равно:
Ни во флаг трехцветный не верится
Ни в расколотое окно.
Но ведь сердце совсем безделица,
Если пальцами надо душить.
У сердца избитое тельце,
Не имеющее права жить.
И туда итти бесполезно,
И остаться здесь не к добру…
Кто сумел бы сердце железное
Привинтить к моему ребру?!

Кусаются ружья.
За каждым бугром солдат.
В поле так пусто, как в залах дворцовых палат.
Люди – камни серые и неуклюжие.
Может быть умерли? Может быть нет их,
В шинели одетых?
Вдруг это – комья земли
Легли и смертельно иззябли…
Взмах рук
Вдруг.
Скачок неуклюжий.
Звяк сабли.
Ляскнула тысяча ружей.
Рванулись шинели
Под благовест звонкой шрапнели.
Топот. Суконный потоп.
По блеску, крику, знаку
В аттаку!
Сердце настежь. В аттаку. Упрямо.
В аттаку. Все ближе. В аттаку!
Лоб расколот… Мама!..
К ружейному звяку
Рвота пушек.
В глину. Скользя на штыки,
Телом на тело; ладонью в красное.
Ликованье последнее, страстное,
Звонкое, цепкое, липкое.
Злоба каплет с штыка
Под сопение шибкое,
Под пудовый удар кулака..
Отходили упорствуя.
Кусались, клубились в кустарнике.
Стала теплою глина черствая,
Как хлеб из пекарни.
Тепловатым причастием насытили
Отощавший желудок полей,
И опять, каменея,
На шершавой ладони земли
Залегли
Победители.

Сядьте, шуршите шорохом шелка.
Сладко сливайтесь с бархатной мыслью кресла.
Из трилистников кружев на чернозем платья полезла
Мягкая струйка руки и кончилась пятилепестно.
Дрогнувший никкель ногтей растрогался тихо, но колко.
Весна. В черноземе пахучого, жирного платья
Прячутся корни изогнуто-стебельной шеи.
Тешьте ее треугольником жеванных кружев.
Губы стяните краснее, пиявнее, туже,
В тучи волос проблесните зарницей жемчужин,
Выстрелом синей воды у опушки зарытых ушей.
Черти бровей притаились, расчертятся ночью,
В трепет ноздрей окуная запахи книг и витрин.
Зубы покажут клавиатуру веселых пианино.
Ходит на ципочках, ластится, шепчется в спину
Слово, прикрытое загнанных глаз двоеточьем.