Вадим Шершеневич - Чудо в пустыне

Эй!
Вы!
Притушите восторженные глазенки!
Лодочки ручек спрячьте в карман!
Это
Достойная награда
за выжатое из бумаги и чернил.
А мне за что хлопать.
Я ничего не сочинил.

Думаете:
врет!
Нигде не прострелен.
В целехоньких висках биенья не уладить,
если рукоплещут
его барабанов трели
его проклятий рифмованной руладе.

Милостивые государи!
Понимаете вы? /
Боль берешь.
Растишь и растишь ее.
Всеми пиками истыканная грудь,
всеми газами свороченное лицо,
всеми артиллериями громимая цитадель головы
каждое мое четверостишие.

Не затем
взвела меня
по насыпям тел она
чтоб горестный
сочил заплаканную гнусь.
Страшной тяжестью всего что сделано
без всяких
«красиво»
прижатый гнусь.

Убиты.
И все равно мне
я или он их
убил.

На братском кладбище
у сердца в яме
легли миллионы,
гниют
шевелятся, приподымаемые червями.
Нет!
Не стихами!
Лучше
язык узлом завяжу,
чем разговаривать.
Этого
стихами сказать нельзя.
Выхоленным ли языком поэта
горящия жаровни лизать?

Эта.
В руках.
Смотрите!
Это не лира вам.
Раскаяньем вспоротый
сердце вырвал,
рву аорты.
В кашу рукоплесканий ладош не вмесите.
Нет.
Не вмесите.
Рушься комнат уют!
Видите –
под ногами камень,
На лобном месте стою.
Последними глотками
воздух….

Вытеку срубленный,
но кровью выем
имя убийца
выклейменное на человеке.
Слушайте!
Из меня
слепым Вием
время орет:
– подымите,
подымите мне
веков веки.

Вселенная расцветет еще
радостна,
нова.
Чтоб не было безмысленной лжи за ней?
каюсь;
я
один виноват
в растущем хрусте ломаемых жизней.
Слышите!
Солнце первые лучи выдало
еще не зная
куда
отработав денется.
Это я
Маяковский
подножию идола
нес
обезглавленного младенца.

Простите!
В христиан зубов резцы
вонзая,
львы вздымали рык.
Вы думаете – Нерон.
Это я
Маяковский
Владимир
пьяным глазом обволакивал цирк.
Простите меня!
Воскрес Христос.
Свили
одной любовью
с устами уста вы.
Это я
Маяковский
в подземелье Севильи
дыбой выворачивал суставы.

Простите!
Простите меня!
Дни!
Вылазьте из годов лачуг!
Какой раскрыть за собой еще?
Дымным хвостом по векам волочу
оперенное пожарами побоище.

Пришел
сегодня

Это я
сам
с живого сдирая шкуру,
жру мира мясо.
Тушами на штыках материки,
Города груды глиняные.
Кровь!
Выцеди из твоей реки
хоть каплю
в которой невинен я.
Нет такой!
Этот
выколотыми глазами
пленник,
мною меченный.
Я,
в поклонах разливший колени,
голодом выголодал земли неметчины.
Мечу пожаров рыжия пряди.
Волчьи щетинюсь из темени ям.
Люди!
Дорогие!
Христа ради,
ради Христа,
простите меня!
Нет.
Не подыму искаженного тоской лица.
Всех окаяннее,
пока не расколется,
буду лоб разбивать в покаянии.
Вытеку срубленный.
И никто не будет
некому будет человека мучить.
Люди родятся –
настоящие люди.
Бога самого милосердней и лучше.

Драконы туч несутся мимо,
И четкий пар встает вдали,
И запах копоти и дыма
Плывет от сохнущей земли.
Слагая далям поэметты,
Надев брезентные пальто,
Садятся смуглые поэты
В свой разукрашенный авто.
Расправив радужные крылья,
Взметнув в туман седую пыль,
Как рыжий коршун, без усилья
Взмывает в высь автомобиль.
И над серебряным простором,
За кузовом взметая газ,
Размеренно стуча мотором,
Летит бензиновый Пегас.

Уж летней сладострастной дрожью,
Как встарь, пропитана земля,
И развернулись ржавой рожью
Раскинутые вдаль поля.
И вот – сквозь пыльные туманы,
Как дым, одевшие луга,
Мерцают моря шелк желанный
И золотые берега.
Огнем прозрачным и томящим
Стекляный воздух ослеплен;
По рельсам узким и дрожащим
Бежит измученный вагон.
И ветер ласковой струею
Летит над мглою тихих мест,
Чтоб пыль прозрачной кисеею
На кирке затянула крест.
На желтом пляже зонт раскрытый,
Шаланд раскрашенных ряды,
И запах соли с ветром слитый
Плывет от голубой воды.
Давно забывши ураганы,
Здесь влага нежная легла,
И плещутся в воде стекляной
Лишь загорелые тела.