Ты не разделяла трепета истомы…
Около метались бороды бродяг, –
Щелкали затворы… отдавало ромом…
И авто качался, словно саркофаг.
Вечер истеричный нагибался к шторам;
Аромат бегоний, старчески, вдыхал, –
И в твоих изящных, омертвелых взорах
От людских безумий, мигно отдыхал.
Раздавленной нежности Лидии Азадовской, которой на этом свете больше не встречу.
Девушка качалась на качелях.
Девушка взлетала в небеса…
И столбы качельные звенели,
Вместе с ней, поверив в чудеса.
Вверх – вниз.
Сторонись!..
Столб шатается…
«– Вы, – внизу… –
Я несусь!..»
Девушка кричит и улыбается.
Синею птицей
Стремиться, стремиться…
Летать!.. улыбаться!.. петь!.. –
Как волна возникнуть,
Как вал разбиться –
И долго – долго звенеть… –
Море недовольное бормочет:
«Я – лежу, а девушка летит…»
Море в небо взвиться птицей хочет,
А качельный столб скрипит, скрипит…
Столбу пришла пора дотлеть
И девушке уже не петь. –
И девушке лететь, лететь
К земле –
Чтоб тлеть.
Столб качнулся, падая неловко,
И веревка, спутавшись в силки, –
Захватила с ласковой уловкой
Девушкины острокаблуки.
И когда она к земле летела,
Зачерпнувши небо головой, –
В лифт очей ее вскочить успела
Вся лазурь со всею синевой…
И потом, прижав лицом песчинки
И раскрасив кровью голыши, –
Чуть дышала… и ее ботинки
Вздрагивали точно камыши.
1920. Августа
Вы для меня не кокотка… Не протестуйте! Не лгу я.
Я – от души!. В ваших взорах – робость пугливых инфант.
Ах, да поймите ж! не важно то, что я видел нагую
Вас в свете рампы, – Как рыцарь, туфли целую я бант.
В вашем разгуле – молитва… Ваши улыбки протяжны…
Так же, наверно, протяжно-ладанны ваши мечты.
Ваши уста, по другому, чем у подруг ваших влажны..!
Ваши уста – пред иконой в дымке курений цветы!
Скрыли вы душу под маской дерзко-циничной бравады
Но под корсетом из стали хрупкий таится фарфор.
Серна инфанта шантана, мне вашей позы не надо!
Я ведь – поэт, и шагаю через, для прочих забор,
Вот я в душ вашей… Боже, сколько в ней нежных литаний!.
Детских, не выросших, робких, не распустившихся снов…
Ах, ведь никто не поверит тихой часовне в шантане…
Тихому храму меж пьяных, шумом залитых, столов.
«Серна инфанта шантана, с вами всегда ваш палаццо,
Только войти в него трудно… только закрыт он для всех.
Ах, пропустите в палаццо в траурном фраке паяца
С белой сиренью в петлице – символом умерших нег!
Тело?! мне тела не надо… Вот вам мое – обладайте!
Нет!. Я хочу необычных, религиозных химер…
Вам я инфанта откроюсь… знайте, инфанта же знайте:
Церковь хочу я воздвигнуть вам в лупанаре гетер!.»
Тебе свирельные,
Тебе апрельные,
Цветы. –
И колыбельные
Мохнато-ельные
Мечты.
Тебе отравленной –
Греха весталке,
Грезофиалки
И грезосердце –
Открыта дверца
Моей души.
Мы будем двое в нем
Моем израненном,
Изъубиганеном –
Моем больном…
Моем, отравленном
Твоим грехом…
Сдвоимся в сердце, как мир смешном.
Пусть станет сердце мое удвоенным!
Тебе одной –
Панельной жрице,
Открыт дворец
Мой –
Молись со мной
Ведь я – певец
Блудницы…
Сними с души
Муар греха.
В своей тиши
Встреть жениха.
А-а! тебе жутко
Снять рубаху
С рваного сердца?
Странны страхи
У проститутки…
Открыл – я – дверцу!.
Сколько раз в ночь
Ты рубашку срываешь
Пред всяким
Для брака..
Считаешь?!.
«– Тело – всем…
Душа – себе,
Запрятанная на донышко.»
– Святая!.
Много поэм
В твой храм
Тебе
Дам
Мадонушка!..
1919 Июль.
И. Г. Ведерникову. Бог даст снова будем дома!..
Громче сердце стучи своей алостью
Не забыть ни Днепра мне, ни Камы!..
И в душе моей родины малости,
Точно чаша с святыми дарами.
Читать дальше