Сергей Носов - Сторожение

Ученики, пришедшие ко мне,
в моем лице угадывали вечность
материи первичной и вполне
осознанно искали человечность.

А кто-то думал: это только лоск.
Да, я лежу как будто при параде.
Но — ум, но — честь, но — совесть — это мозг,
хранящийся в особом препарате.

Не надо песен. Вас влечет не так
сам труп идеи, как идея трупа.
Все предано, все продано за так
под лозунгом большого перекупа.

Все продано. Все пущено в трубу,
и не кипит ваш разум возмущенный.
Я столько лет лежмя лежал в гробу,
проклятием великим заклейменный.

Легко вам жить, теперь меня браня?
Но может быть, потом — на переломе
тысячелетья вспомните меня
в таком же пломбированном вагоне.

Опомнитесь! Ужели не понять,
что общие, невидимые нити
связуют нас. Но вы опять, опять
не знаете, что делать.

ПОДЫМИТЕ

МНЕ ВЕКИ!
Вы.
Подайте руку мне.
В моих глазах прочтете все, что будет.
Мистерию мурашек на спине
тогда уже никто не позабудет.

Контролер трамвайного парка
сел на бордюрный камень.
Тополиный пух по асфальту комками
катится. Дремлет овчарка.

Контролер трамвайного парка знает: в июле
будет много тополиного пуха.
Собака во сне шевельнула ухом,
ковыляют жирные гули,

то есть голуби сизые... Так их! Вроде
скоро будет обед, не правда ли? Так же,
как прошедшие годы, с номером каждый
со своим трамваи проходят.

И уходят в город вагоны, всеми
сколько их там колесами громыхая.
Контролер засыпает под лязг трамвая.
Не спеша, замедляется время.

Контролер засыпает. И все. Ну вот мы,
контролер, и уснули, и спим — затемненье! —
и лишенные длительности мгновенья
обретают какие-то новые формы,

и уже не секунды, а просто рельсы
вдоль стены, и шлагбаум, в кармане спичка
ковырять в зубах, и висит табличка
«Осторожно, трамвай!», и асфальт нагрелся...

И уже не судьба, а идет с высоким
подыманьем бедра на дорожном знаке
пешеход жизнерадостный — в черном: во фраке,
или это не фрак, и ни фрак и ни смокинг?

И уж только не память, а крепко зажатый
между пальцев билет... Наступила эпоха
грандиозных свершений, и выдох, и вдоха
трудоемкость, и выдох... Вагоноважатый

отразился в стекле... И монументальный
каменеющий пух, ожиданье, огарки
фотографий и жизней, и голуби в парке
тополином, июльском, трамвайном.

Непогода. Гололед.
Шоп валютный дразнит.
Кто-то ваучер сдает.
А у женщин — праздник.

Представитель темных групп
прячет в наматрасник
конкурента свежий труп.
А у женщин — праздник.

Вор-домушник лезет в дверь,
ходит вор-лабазник.
Никому теперь не верь.
Но у женщин — праздник.

Из Гостиного двора
унесли в запасник
много старого добра.
И у женщин — праздник.

Поимевший интерес
поставщик-отказник
вместе с сахаром исчез.
А у женщин — праздник.

Смотрит радостно вперед
президент-проказник.
И душа у всех поет.
И у женщин — праздник.

Он говорит: — Я весь к тебе. —
и лезет быстро по трубе.
Не глядя в сторону и вниз,
ступает смело на карниз.

Через открытое окно
он проникает в спальню
и видит радостно — оно! —
стоит совокупальня.

На ней Елена спит несмело —
накрыто простынею тело.
А рядом с ней лежит бестселлер
про страсть крутую, как пропеллер.

О красота небесная,
какая ты чудесная!

И, преклонив колено,
он говорит: — Елена!
Зачем тебе культура
и вся литература?

Не спи, не спи, ночуя,
не зри свой сон, хочу я...

Я — Микки Маус твой большой!
У Микки Мауса — большой!
Дай уду волю моему.
Се удо-вольствие ему!..

Раздался треск, раздался хруст.
Завел мотор негодник Руст.
Настала славная пора.
Апофеоз. Ура. Ура.

И сам собой зажегся свет.
И сам включился TV-сет.

— Уважаемые марсиане.
Меня поддерживают россияне.
Но есть еще некоторые издержки.
Хочу вашей поддержки.