Евгений Гребёнка - Поэзия народов СССР XIX – начала XX вв.

Ха-ха-ха!
    А я киплю,
Издевательств не терплю!..

Пьют иные чай богатый,
Венское стекло, фарфор,
Но красны долги расплатой,
И стучится кредитор.
Тех клеймить не перестану,
Кто живет не по карману…

Коль за чаем вечерком
Муженька бранит супруга,
Словно шпарит кипятком,
И дрожит он от испуга,
Я встреваю в их раздор:
— Подкаблучнику позор!..

Отбыл муж на таратайке,
И тайком проник во двор
Щечки целовать хозяйке
Златоусый ухажор.
Я киплю. Я негодую
На хозяйку молодую…

— Помолчи, пузан, немного,
Не суди их грешных чар.
Эй, служанка, ради бога,
Убери-ка самовар!
Он пыхтит здесь ни к чему,
Льнет хозяйка не к нему.

Боже! О твоей защите
Молим чисто и светло!
Братья, поле уберите,
Пока солнце не зашло.
Братья! Поле уберите,
Пока солнце не зашло.

Солнце! Как ты нас ни жжёшь,
Освещаешь путь наш к счастью.
Ныне урожай хорош
И назад ни шагу, братья!
Ныне урожай хорош
И назад ни шагу, братья!

Богу мы молиться будем,
Чтобы не пришла беда.
Боже! Ты поможешь людям,
Чтобы с хлебом быть всегда!
Боже! Ты поможешь людям,
Чтобы с хлебом быть всегда!

Только с жатвой мы покончим,
Только урожай сберем,
Золотой венок колосьев
Тотчас в школу отнесем.
Золотой венок колосьев
Тотчас в школу отнесем.

Пусть узнают дети в школе,
Что уже давным-давно
Хлеб наш — с собственного поля,
Наше — каждое зерно.
Хлеб наш — с собственного поля,
Наше — каждое зерно.

Боже! О твоей защите
Молим чисто и светло!
Братья! Поле уберите,
Пока солнце не зашло.
Братья! Поле уберите,
Пока солнце не зашло.

Двух красавиц сестер встретил я в Рахместривке,
Когда в юности давней я прибыл туда.
Звали старшую Соре, а младшую Ривке —
Я прекрасней невест не видал никогда.
Голова закружилась в тоске и печали
Оттого, что не знал я, кого предпочесть.
Ведь такие достоинства их отличали!
И у каждой свои преимущества есть!

Словно солнце в июле у Соре глаза:
До того улыбались они и горели,
Что выдерживать взор долго было нельзя.
Отворачиваюсь, поглядев еле-еле.
А у Ривке поглядка, как уголь, черна,
Ровным взором пылает подземное пламя.
Как потупит глаза — и вся жизнь не нужна.
Как поднимет — вся радость сияет над нами.

Даже те, кто в ученые лезет тома,
Мастериц лучше Соре и там не находит.
Сшила чудные туфельки Соре сама.
Под венец в этих туфлях пойти она хочет.
Ривке, пятницу всю напролет просидя,
Сшила платье. В субботу его надевает.
Будет счастлив, кто Ривке возьмет за себя,
Потому что прекрасней невест не бывает.

Кое-что как-то Соре шепнул на ушко,
И она разрыдалась, как малые дети:
«Мол, зачем не остался, где был — далеко.
Мол, живут негодяи такие на свете!»
Видно, бес в самом деле мне в душу вошел,
Я шепнул то же самое Ривке, однако.
«Я не уличная! Не такую нашел! —
Заявила она. — Не целую до брака!»

Думал я, думал я, понял я: это стыд.
Это срам. И, чтоб не было больше позора,
Ноги в руки я взял. Бог мне это простит.
Восвояси домой возвратился я скоро.
Женихаться — я понял — не стоит труда.
Я навеки запомнил и Соре и Ривке.
Холостяцкую жизнь предпочел навсегда
С той поры, как покинул тогда Рахместривку.

Ой, помогите, дети…
Она пришла сама…
На всем на белом свете
Теперь зима, зима!

Пришла, белоборода,
В домишко малый мой
И ломится в ворота,
Словно к себе домой.

С ухваткой удалою,
Чуть сгорбившись, идет.
Своей большой метлою
Метет, метет, метет.

Заснежены дороги,
В снегу леса до пят.
У них озябли ноги.
«Нам холодно!» — гудят.

Для моего дитяти
И для больной жены
Ни щепки нету в хате.
Давно все сожжены.

Знать ничего не хочет
Зима про холод тот —
То в кулаки хохочет,
То головой трясет.

Нет, не дают пощады
Лихие холода
Тем домикам дощатым,
Где горе и нужда.