Евгений Гребёнка - Поэзия народов СССР XIX – начала XX вв.

А в замке пир. Вино рекой
Струится и кипит.
Как видно, тоже в час ночной
Род рыцарей не спит.

Тут скачет мертвых хоровод —
Все рады танцевать,
А тех, что утомились, ждет
Роскошная кровать.

И долго рыцарь ест и пьет,
И долго пир шумит.
И батраки полны забот,
Ворочают гранит.

Когда же запоет петух,
То меж нагих руин
В смятении за духом дух
Исчезнет в миг один.

Ах, поймать необходимо
вора страшного —
ту, что проезжала мимо
дома нашего.

Укатила вмиг девчонка
вдаль с поклажею,
удручен я, огорчен я
этой кражею.

Догоните, кто в соседстве,
парни ловкие,
чтоб свое забрал бы сердце
у воровки я!

Молодой я, а здоровья нет —
я страдаю, мучаюсь глазами;
ох, легко ли много-много лет
жить больному, посудите сами?

Я куда ни направляю взгляд,
как ни бьюсь я с ним, а все без толка:
я — косой, мои глаза косят
и глядят на хутор Тэйстре только.

Я, не видя, за сохой хожу,
всех смущая пахотой плохою,
я порой пашу через межу,
я в канаву падаю с сохою,

спотыкаюсь, всех вокруг смеша;
болен я… И кто мне взгляд отводит
к хутору, где, страсть как хороша,
дочка Тэйстре так проворно ходит?

Мудрец великий учит: «Воздайте
добром за вред, который вам творят».
Но я скажу: «Гадюк уничтожайте —
несовместимы доброта и яд!»

Не победить вовеки принужденья,
коль не пойти ему наперекор.
Насилью, что не знает снисхожденья,
одна лишь сила может дать отпор.

Рано ушел я из дома родного…
Песни забытые детства былого,
я вас давно не пою.
Бури меня как тростинку согнули,
и заглушили жестокие бури
песенку детства мою.

Бури с родными меня разлучили,
слабые песни мои заглушили,
и потерял я покой.
И не свершилось так много, так много!
И протянулась по жизни дорога,
переплетаясь с тоской.

Грустна твоя родина, да и ты
уже изнемог от ноши.
Уже в голубую страну мечты
тебе не попасть, но, может,

звезда твоя в небе тогда блеснет,
когда ты сойдешь в могилу.
Постигнет все думы твои народ,
постигнет душой их силу.

Они оживут, чтоб творить и звать
и вдаль пролагать дороги,
чтоб радостью и красотою стать
в дому поколений многих.

Я много цветов собрал бы,
я пояс бы сплел — пускай
в одно бы связал тот пояс
тебя, мой несчастный край!

Я взял бы лазурь у неба,
лучи бы у солнца взял —
лучами, лазурью, солнцем
в одно бы тебя связал.

Я взял бы любовь и верность,
я честность бы взял — пускай
они бы в одно связали
тебя, мой несчастный край!

Я кровные узы взял бы
и братство сердец — пускай
они бы в одно связали
тебя, мой несчастный край!

Ты — мое солнце, ты — моя тьма,
ты — моя гибель, ты — смерть сама.
— Но солнце не губит, мой друг… Очнись!
— Не спорь, любимая! Улыбнись!

Сердце твое исцелю я! — ветер июльский сказал мне.
Стал он выстукивать нежно, стал тормошить меня слушать,
недуг выискивать скрытый.
Тайную боль обнаружив, все узелки распустил он,
поцеловал меня в губы, в лоб и в глаза и, погладив,
снова связал мое сердце бархатными руками.
Так врачевал он больного и ласково гладил, покуда
не разогнал без остатка
в сердце — заботу
и горечь — в душе.