Евгений Гребёнка - Поэзия народов СССР XIX – начала XX вв.

Спесивый, толстый, он встает, широкогрудый,
Могучий, над собой с поливой поднял блюдо.

И быстро в рост идут породы те грибные,
Здесь красный, белый гриб, а там грибы иные.

Зеленый можжевел — кусты его, как грядки,
И зайцы в нем лежат, гнездятся куропатки.

Кусты, как с бородой, с травой, на них висящей,
И светится насквозь от частых просек чаща.

Жилье себе ольха по краю выбирает,
Орешник, ветвь тряся, орехами играет.

Их солнце вырастит. А ветлы над долиной,
Над серебром ключей укрыты тенью длинной.

С крушины каплет кровь. Смородина вдоль Шлаве [99] Стр. 224. Шлаве — речка, текущая в Аникшчяйском бору.
Краснеет на кустах, в болот седой оправе.

Куда ни посмотри: лес белый встал горами.
Пашлавис [100] Пашлавис — лиственный лес на берегах Шлаве. окружен им, словно камышами.

Осины здесь дрожат Жальтичи [101] Жальтичи — персонажи литовской народной сказки «Эгле — королева ужей», дети Жальтиса (Ужа) и Эгле, превратившиеся в деревья вместе с матерью после того, как ее братья зарубили Жальтиса косами. вечным страхом,
Всю жизнь дрожат они, пока не станут прахом.

Берез, дубов стена вкруг елки так сурова,
Жальтене [102] Жальтене — жена Жальтиса. словно здесь скорбит о муже снова.

Где алая всплыла, взамен молочной, пена,
Жальтене, образ свой переменив мгновенно

В отчаянье сама тут обернулась елью,
Плащи густой листвы детей ее одели.

Вот ива, верба вот, и яблони, и груша,
Черемуха стоит, — шум их листвы послушай.

И шум деревьев тех ты выслушай в молчанье:
В обиде на сестру то седулы [103] Седула — род лиственного дерева. стенанья.

Средь вязов, и крушин, и лип — несчастный с нами
Других деревьев стан — с другими именами.

Но знают их лишь те, что лесом верховодят,
Врачи и знахари, что в дебрях леса бродят

И листьями, корой болезни исцеляют
Иль жестким корешком все чары изгоняют.

Смотреть людишкам, нам, приятно, я не скрою,
Как провиденье их зеленой кровлей кроет.

Когда сережки ив все звонче, звонче млеют,
От творога цветов все яблони белеют.

И летних яблонь шелк зеленый, с краю бора,
Когда лес желт и ал — листвы осенней ворох.

И склон Марчуписа [104] Марчупис — приток реки Швентойи. , как кровью, залит ими,
И ждут весны стволы, став темными, нагими.

А сосенки мои — те сосенки — несметны,
Стройны и высоки, их кроны яркоцветны.

И летом и зимой их зелены вершины,
Ствол задевает ствол, качаясь, как тростины.

На полверсты вперед не видно в чаще мглистой,
Ни бурелома нет, ни хвороста — все чисто.

И ветви не сплелись, не закрывают дали,
А сосны ровные — как будто сучья сняли.

А запах! — то смолы повеет колыханьем,
То ветер нам пахнет неведомым дыханьем.

То клевер луговой ты чуешь красный, белый,
Ромашки, чабреца, не смятых трав несмелых.

Особо пахнут мох, листва и хвоя, шишки,
И муравейник шлет свой запах с черной вышки.

Все разный аромат, и, чтоб сказать вернее,
Он каждый раз иной — то крепче, То нежнее.

То мох с брусникою приплыли, вот уж рядом,
То дерево цветет — в бору запахло садом.

То дышит бор, как зверь с дождем омытой шкурой,
Шлет запахи полям со щедростью нехмурой.

В ответ с полей, с лугов — в сосновых рощ полянах
Тот запах нив и трав ты чувствуешь, как пьяный.

И ароматы все перемешались в чудо.
Вдыхаешь сладость их, не зная, что откуда.

Поля, и лес, и луг здесь сговорились дружно,
Чтоб сделать эту смесь из лучших смол жемчужных.

Кадят тут небесам — весь лес звучит иначе,
Как будто скрипка здесь поет, смеется, плачет.

Все встали голоса в единый круг, вплотную,
Их кровь не отличишь, а сердце все волнуют.

Ах, чудно лес гудит, не только пахнет, звонок
Он в шумах, в шелестах, он весел, легок, тонок.

И полночь так тиха, что слышно, как трепещет
Листок или цветок, что, вдруг раскрывшись, блещет.