Евгений Гребёнка - Поэзия народов СССР XIX – начала XX вв.

Кемпирбай
Чтоб утешить,
      Асет перешел мой порог.
Кашель рвет мою грудь,
        лоб намокший — в огне.
Я оставлю наследникам несколько строк.
Поднимите, друзья,
        изголовие мне!
Перед смертью своей «Кок кептер» [281] «Кок кептерь — дословно «синий голубь». пропою.
Песнь прозрачна в моей глубине и чиста.
Эй, двуструнную доску
        отдайте мою —
Перед вечной разлукой
        открою уста!
Напрягись, моя глотка! Я прежде умел
Песни громкие петь для друзей и родни.
Средь Аргынов, Найманов
        мой голос гремел,
Тяжело бедной глотке
        пришлось в эти дни!
Ангел смерти курук [282] Стр. 612. Курук — длинный шест с веревочной петлей на конце для ловли отбившихся скакунов. мне на шею надел.
Вот уйду, не останется даже следа.
Кемпирбай откочует
        за смертный предел,
Не родиться такому
        уже никогда!
Словно меч двусторонний язык у меня.
Еще многое может он людям сказать.
Но похож я, Асет,
        на худого коня,
Что уныло трусит, разучившись скакать.
Я любых аргамаков опережал,
Грива вскидывалась над шеей крутой.
Я размашистой иноходью
           бежал,
Лошадей обгоняя
        породы простой.
С тем, чей облик яснее июньского дня,
Я дружил, песни пел и в обнимку ходил.
Девяносто акынов
        пытались меня,
Навалившись, подмять.
        Только я — победил
В годы детства — Даут занимался со мной.
Из колодца Даутова пил я тогда.
Коль вода в Сырдарье
        поднималась весной,
И тогда по колена
        была мне вода!
Ай, Асет, я умру! Я от боли кричу,
Что все злее и злее мне сердце сосет.
Если крылья налажу и в небо взлечу —
Даже это от смерти меня не спасет.
Вот мое положение, милый Асет.
Я лежу недвижим, и невесел мой взгляд.
Улететь собираюсь, Асет,
           на тот свет.
Божий вклад
      я отдать собираюсь назад.
Полосатая утка, грузна и грустна,
Из груди улетела — то песня моя!
Надо мною тоскливо кружится она,
Неохота лететь ей в чужие края!
И сказала:
        «Прощай, Кемпирбай, навсегда!» —
И заплакала,
        вспомнив минувшие дни.
Да, спасенья от божьего нету суда.
Я умру! Добрым словом меня помяни.
…Пусть летит моя песня к лесным родникам,
К побережью, в глухие степные углы,
К знати северных мест
        и ко всем беднякам
Хан-Бертыса
      и Каркаралы.
И в пустыни, куда не достанешь рукой,
И до Кара-откеля скалистой глуши…
Так молитесь же, люди,
        за упокой
Кемпирбая,
        его беспокойной души!

Я презрел познанье, юноша пустой.
Видел пользу в нем, но шел стезей другой.

Возмужал — наука из-под рук ушла.
Поздно к ней ты устремился, разум мой!

Кто повинен, что остался я ни с чем?
С малых лет учась, я был бы не такой!

Из людских отрад одну зовут — дитя.
Обучение детей — наш долг прямой.

Сына отдал в медресе [283] Стр. 613. Медресе — мусульманская школа в мечети или особом здании при ней. : «Учись, родной!»
Цель не в том, чтобы достался чин большой.

Сам к высотам я стремился всей душой.
В красноречии мне уступал любой.

Но ведь некому здесь оценить мой труд…
Под конец я предпочел всему покой.

О казахи мои! Мой бедный народ!
Жестким усом небритым прикрыл ты рот.
Кровь — на правой щеке, на левой — жир…
Где же правда? Твой разум не разберет.

Ты и с виду неплох, и числом велик.
Почему же так обманчив твой лик?
Ты не хочешь добрым советам внимать,
Режет всех без разбора твой серп-язык.