Юрий Поляков - Времена жизни. Избранные стихи и очерки о поэзии

Тем не менее для всех полной неожиданностью стал его отъезд в США… Он ведь принимал активное участие в демонтаже Союза писателей СССР, ему прочили руководство обновлённой организацией, он страстно к этому стремился и вдруг, оставив на хозяйстве мутного таджикского прозаика, отбыл за океан на ПМЖ. Надолго. Навсегда. Межиров, его учитель, изумительный поэт, фронтовик, эмигрировал, поскольку ему грозил тюремный срок за ДТП со смертельным исходом. Бродский, по-моему, с самого начала готовил себя к жизни там. А над Евгением Александровичем никаких туч не сгущалось. Наоборот, пришло его время, воплотились его либеральные грёзы. И вот тебе…

Конечно, это его жизнь, но, на мой взгляд, уехал он зря: почти тридцатилетний отрыв от почвы дал о себе знать. Его поздние стихи напоминают мне отличные фрукты, законсервированные в 1960-е, и вскрытые в наши дни. А в политике он стал наивен, как американский фермер. Впрочем, в России его любили, люди по-прежнему шли послушать его стихи. Он получил Президентскую госпремию. С этим связан ещё один смешной эпизод. Однажды, приехав на побывку из Оклахомы в Переделкино, он мне позвонил:

– Юра, у нас в посёлке закрыли почтовое отделение.

– Ну да, – отвечаю, – много чего закрыли после советской власти.

– Нет, Юра, это важно. Я получаю приглашения в посольства с опозданием и не успеваю на приёмы. Ты ходишь на заседания всякие, Путина видишь, скажи ему – пусть откроют почту!

– Евгений Александрович, неудобно как-то по мелочам!

Он рассердился:

– Очень удобно! Мы его для того и выбрали, чтобы людям помогал!

Прошло лет десять, и вот ему Путин вручает госпремию в Кремле. Подхожу с бокалом, поздравляю, а заодно и спрашиваю:

– Ну как, Евгений Александрович, сказали Путину про переделкинскую почту?

– Юра, вы с ума сошли! В такой момент! В таком месте! Какая ещё почта?

Он был талантливым, живым, противоречивым человеком, зацикленным, как и все поэты, на себе. Впрочем, мне встречались в жизни и неэгоистичные поэты, но писали они отвратительно, а Евтушенко писал хорошо. Лучшие его стихи останутся надолго.

Мы, юные поэты семидесятых, любившие посидеть в Пёстром зале ЦДЛ, были существами весьма ироническими. Прошедший мимо Вознесенский забавлял нас своими кокетливыми шейными платками. Евтушенко – парчовой расцветкой пиджаков. Окуджава огорчал отсутствием гитары. Ахмадулина смешила грациозной нетвёрдостью шага. Но я не помню, чтобы кто-то сказал нечто шутейное о Владимире Соколове. Когда он появлялся, тяжело опираясь на толстую резную трость, лица молодых остроумцев сразу серьёзнели. Шёл Безупречный Поэт. Пожалуй, так же относились ещё только к Арсению Тарковскому.

Весной 1979 года на торжественном закрытии Седьмого Всесоюзного совещания молодых писателей главный редактор «Молодой гвардии» Николай Машовец вручил издательские договоры нескольким участникам, чьи рукописи получили высокую оценку при обсуждении. Я попал в семинар Риммы Казаковой и Вадима Кузнецова, двух давних литературных врагов, сведённых вместе большим начальством, по-моему, в воспитательных целях. Но надо отдать им должное, молодёжь они в свои «бои без правил» не втягивали, и единодушно рекомендовали мою рукопись к выпуску в серии «Молодые голоса».

К первой книге полагалось предисловие мастера. И хотя все советовали взять таковое у Казаковой, секретаря правления СП СССР и баловницы власти, я решил снова обратиться к Владимиру Николаевичу Соколову, который уже писал напутственное слово к моей большой подборке в «Московском комсомольце», вышедшей летом 1976 года, перед самым моим уходом в армию. Подборку пробил работавший в МК поэт Александр Аронов, с ним мы дружили до самого расстрела Белого дома в 1993 году. Он-то и посоветовал тогда обратиться к Соколову, хотя не очень верил в успех этой затеи.

Однако Владимир Николаевич ответил согласием и назначил мне свидание всё в том же Пёстром зале. Он внимательно читал мою подборку, прихлёбывал кофе, покашливал и морщил тонкий нос, что не предвещало ничего хорошего. У него вообще было лицо снисходительного скептика. Потом, внимательно посмотрев на меня, поэт спросил:

– А вы знаете, когда у поэта появляется свой стиль?

– Э-э-э…

– Нет, Юрий, не тогда, когда поэт понимает, как надо писать, а тогда, когда он понимает, как писать не надо!

Удивительно точное, я бы сказал, онтологическое наблюдение над природой творчества, и не только словесного. В общем, предисловие Соколов мне написал, чем, кстати, удивил многих. И вот спустя три года я снова позвонил и попросил у Владимира Николаевича ещё одно напутствие, теперь к книжке. И он снова согласился: «Приезжайте, только побыстрее!» Вскоре мы сидели на кухне его квартиры в Безбожном переулке, поэт диктовал, а я записывал: