Я так люблю тебя, далекий край,
Родной мой, край любимый.
Мне кажется, я видела тебя
Так много раз
Во сне и наяву, неисчислимо
Много раз.
Ведь ты живешь во мне
С тех пор, как бабушка меня учила
«Моде ани» [33] «Моде ани» — «Благодарю»; так начинается краткая утренняя молитва. (Примечание поэтессы).
,
С тех пор, как мать меня носила
В себе,
С тех пор, как силой нас изгнали
И мы на реках вавилонских тосковали
По тебе.
О если бы могла я жить с тобою
И в тебе —
Ты б тяжесть горя разделил со мною,
Ты бы укрыл меня от страхов
Этой страшной жизни,
Ты превратил бы скорбь в любовь,
О край моей отчизны.
Батум. сент. 1920 г.
Мое сердце наполнено жалостью,
Люди, к вам.
Я бы дни свои отдала с радостью,
Люди, вам.
Вы — как дети слепые и бедные,
Только мать
Вам умеет с улыбкой победною
Жизнь отдать.
Что я дать вам могу? Тяжелую
Грусть мою?
Или юность мою невеселую,
Песнь мою?
Иерусалим, сентябрь 1922 г.
Хочу ли я иль не хочу:
Во мне века еврейской доли,
Позор и гордость нашей боли,
И ненависть к мечу.
И свет во мне от всех свечей
Субботы, — свет, и грусть, и радость,
И горькая, святая сладость
Молитвы матери моей.
О, Бог забытый, незнакомый,
Благодарю тебя, мой Бог,
За то, что дал ты мне так много,
За то, что мой удел не легок,
И что иным он быть не мог.
Иерусалим, 1923
Бывают дни: встаешь веселая,
Смеешься с раннего утра.
Сияет небо, словно влажные,
Едва умытые со сна,
Прозрачные глазенки.
Нигде ни тени.
Лишь вдали спокойная черта
Иудейских синих гор.
Знакомый кипарис перед окном,
Высокий и зеленый,
И белая дорога за оградой,
И скачущий в пыли смешной осленок,
Неистово кричащий в мир
О чем-то о своем,
И роза желтая в узорчатом стакане
На белой скатерти накрытого стола,
И светлые глаза — твои, любимый…
Иерусалим, 1923-24
Говорят словами те,
Что любить не умеют.
У меня при тебе
Лишь глаза темнеют.
И я знаю: ты странный,
Ты непокорный,
От руки твоей жить больнее…
Ах, уйти бы в родные страны,
Да пойти бы с тобой по горам
Галилеи…
Берлин, 1924
Как будто жутко мне, и радостно, и будто влюблена,
Стучит висок. Быстрее шаг. И сердцу веселее.
А в волосах давно уже струится седина.
Но я не знаю, чья любовь сильнее —
Того ли, кто один лишь раз любить умеет,
Или того, кто после каждой смерти — вновь
Умеет воскрешать тебя, любовь?
Кто знает, может быть, и в этом
Высокое задание судьбы поэта, —
Среди безмерных мук и льющейся по миру крови
Хранить росток зеленый просто человеческой любови.
И сердцем горестным и гордым верить в чудо,
И ждать его, и ждать его всегда и всюду,
И сердце донести, как чашу полную до края,
До смерти донести, единой капли не роняя,
И петь тебя, любовь, до смерти петь, не умолкая.
Иерусалим, 1952
Когда мать моя подошла к воротам
Когда мать моя подошла к воротам —
Широко распахнулись ворота пред нею,
Когда мать моя подошла к воротам —
Вышли ангелы к ней навстречу,
Когда мать моя подошла к воротам —
Запели ангелы песни хвалебные
И зашептали: Глядите, глядите —
Будто сейчас, будто сию лишь минуту
Вышла она из святого святых.
И ангел, большой и печальный,
Радостно к ней обратился:
Благословен твой приход, моя дочь,
Благословен твой приход, о мать!
Но мать моя стояла и плакала.
И снова ангел, большой и печальный,
Радостно ей сказал:
Подымись ты к нам, моя дочь,
Подымись ты к нам, о мать!
Но мать моя скрыла глаза
В волне своих темных кос,
И голос ее был неслышен
Из-за завесы слез:
Уж годы прошли, бесконечные годы,
Столько вод утекло в безграничные воды,
Но как подымусь на порог я высокий?
Ведь слышу и слышу я плач моей дочки,
Неслышный тот плач одинокий.
Тогда вышли навстречу ей матери три:
У одной — голова побрита.
У второй — сердце пулей пробито.
А третья — та с дочкой своей на руках,
И обе — сожженный прах.
Открыла глаза моя мать, и они протянули
К ней нежные руки свои,
В глазах их потухших сверкнули
Любовью зажженные звезды,
И мать моя вытерла слезы.
И укрыла волной своих кос
голову бритую,
Читать дальше