Наталья Тимофеева: Звёздный смех

Он промышляет не на шутку, набито им полно быков,
Иной раз встал бы на минутку, чтобы размять себе боков,
Да вновь поэза не пускает, гундит над ухом день-деньской
И бычью кровь на лист роняет поэцкой мощною рукой.

А тут ещё одна загвоздка, – мечта, весомее всех мечт,
Стройна, как русская берёзка, прекрасна, просто не убечь.
Зовут мечту не по-простому, а то ли Фрида, то ли Фрейд,
Поэту впору выпасть в кому, любовь – классический апгрейд.

Мешая русское с испанским, поэт верзает новый стих,
А бык трепещет в позе шпанской, короче, сильно он притих
Перед броском. Трибуны встали и ждут, когда же в микрофон
Польётся рифма-трали-вали, чтобы исторгнуть дружный стон.

И ждали, видно, не напрасно: стих выпал, словно бычья месть,
Мечта своей рукой прекрасной судьбы отобразила перст.
Награда вновь нашла героя, в ней были образ и размер…
А бык ушёл, арену роя копытом, от бессилья сер.

Придёт ещё, призрев страдальца, покой нарушив и уют…
Но, говорят, что бычьи яйца в аду поэтам подают…

Ни сочувствия, ни пощады, —
Нет у смерти открытых дат.
Осень кружится листопадом,
Солнце движется на закат.

Росчерк света – аккорд прощанья,
Смотрит вечность в моё окно.
Я даю себе обещанья,
Да не выполню ни одно.

Поздно стало сиять восторгом,
В сердце гулко до пустоты…
Не бывает со смертью торга,
И законы её просты.

Только кажется, кто-то где-то
Отмолил мне ещё чуток
Зазевавшегося рассвета,
Молодого вина глоток.

И, чудя от минувших страхов,
Как на крыльях, из мёртвой тьмы
Я от боли лечу, от праха,
От сумы моей, от тюрьмы….

Меж пурпурных и жёлтых роз
Лежит зелёной плащаницей
Трава в сиянье росных слёз,
В лучах рассветной багряницы.
И щебет ласточек звенит
Победной песнею небесной,
Елеем аромат разлит
В воздушной горнице воскресной.
Спешит к заутрене пчела,
Свой взяток погружая в чашу
Медовой патоки… Тепла
Моя обитель. Где-то краше,
Я знаю, в мире есть места,
Но мне дороже всех на свете
Приют, где каждого листа
И роз, и виноградных плетей
Была виновницей сама,
Их черенки втыкая в землю.
И, если ждёт меня сума,
Иной я доли не приемлю,
Как, сросшись с каждым корешком,
Остаться в этом поднебесье,
Где с новым пройденным шажком
Всё дальше злое мракобесье
Всех, кто стремился разорвать
Мой разум волею нездешней,
Поставив Каина печать
На путь мой пагубный и грешный!

Колокольчик звенит на улице,
Выкликает кого-то в путь.
Чёрный конь над травой сутулится, —
Цепь копытом не разомкнуть.
Он тут целую ночь на привязи,
Запечатан холмистой тьмой…
Тени влажные тащат слизнями
Из низины туман речной.
Конь ушами трясёт, тревожится
И вздыхает, как человек,
А туман всё плотней творожится
И секунд замедляет бег.
Колоколец гранит звучание
И теряет в пространстве звук…
И всё явственнее молчание
Тишины, что кружит вокруг.

Мне титулов и званий не снести,
Таким, как я, от званий просто плохо.
Да и куда прикажете расти,
Когда не любит выросших эпоха.
Эпохе что, она – одна из тех,
Кому, увы, неведомо прозренье.
Ей характерен смех, но не успех,
А крик и вой ей заменяют пенье.
Когда-то в прошлом было всё и вся,
Мы – лишь неяркий отсвет в зазеркалье.
Спасителя о милости прося,
Едва родство не празднуем шакалье.
Под спудом дух таится? Этот спуд
Давно лежит плитою неподъёмной,
И, как тот дух ни кличут, ни зовут,
Он мирно спит, забывчивый и скромный.
Мы – дети лжи, виновные в грехе
Размена страха Божья на пороки.
Мы исстари нуждались в пастухе,
И он пришёл, властительно-жестокий,
Как хитрый князь над сутью вековой,
Упавший в тартар без стыда и боли,
И мы за ним прошествуем тропой
Широкой прямо к вечности в неволю.
Там стон и ужас тех, кто жил до нас,
Их толпы толп, десятки миллионов,
Чей разум чах над златом и угас
Под действием божественных законов.
Боялась я не вдруг сойти с ума,
Устав не быть как все промеж безумцев,
Но счастье есть, – пуста моя сума,
С богатством предпочла я разминуться.
Как тесно мне дышать среди людей,
Чьи помыслы читаю без усилий!
Пусть волосы мои снегов белей,
Но думы за признаньем не носили.
Мне хочется в ребячестве души
Найти чуть-чуть свободного пространства,
Чтобы пред собой хоть в чём-то согрешить,
Забыв своё былое постоянство.
Я в моралисты точно не гожусь,
Но, отрицая грязь и бестолковость,
Я столько лет над разумом тружусь,
Что глупость мира для меня не новость.