Станислав Хромов - Фантасмагория

1. Мелкий

Как стемнеет, в парке сонном
Перебью все фонари,
Прогуляюсь по газонам,
Как ведется исстари.
Заходи в мои пенаты,
Эй, влюбленные, не трусь,
Я хотя и не женатый,
Из-за девок не дерусь.
Наведу тоску-злодейку,
Если хочешь, брошу в дрожь,
Или вымажу скамейку
Солидолом – если хошь.
Притаюсь в кустах под лавкой
И тихонько до поры
Стану их колоть булавкой —
Будто жалят комары.
А потом зубами стукну,
Завожусь в своем кусту
И вдогонку так аукну,
Чтоб бежали за версту!
Если кто, дела забросив,
Ищет, где усугубить,
Я как будто бы не против —
Будем вместе водку пить.
Поздороваюсь из мрака,
Подскочу к нему нырком:
– Закусить, – скажу, – однако,
Не мешает вечерком.
Сядем где-нибудь под ивой
И устроим передых,
Я с улыбкой шаловливой
Расскажу о молодых.
Погутарим, похохочем,
Разобьем пустой пузырь,
Он заметит между прочим:
– Молодец же ты, упырь!
И нарежется без толку,
Хоть до дому волоки…
И тогда я прямо в холку
Запущу ему клыки!

2. Средний

Вечерний дым, раскаты рока
И крик, и ругань на бегу…
Он, притаясь в кустах до срока,
Сидит один на берегу.
Он отдыхает в предвкушеньи
Своих торжественных минут,
Когда же правильным решеньем
В сторонку парни отойдут,
Маячит тенью у забора,
Почти на лешего похож,
И ждет, когда в пылу разбора,
Быть может, вынут финский нож.
Тогда он вскочит и незримо
Шепнет у левого плеча,
И нож, уже летящий мимо,
Полет изменит сгоряча.
В неясном шепоте слышнее:
«Забудь, отбрось закона гнет!»
И напружиненную, к шее
Случайно руку подтолкнет.
И закружится в пляске дикой
По перекошенным устам
Толпы притихшей и безликой,
И захохочет по кустам.
А в тишине ночного парка
Увидит пьяный сторож вновь,
Как чья-то черная собака
С асфальта слизывает кровь.

3. Старший

Его в толпе узнаешь сразу —
Высок, нервозен, сухопар,
Сквозит, почти не видим глазу
Из пасти матовый угар.
Заметит вдруг, засуетится,
Расширит карие зрачки,
Взмахнет, как раненая птица,
Поправит мутные очки,
И обходителен не в меру,
Прилизан гладко и побрит,
Скорей потащит на фатеру,
И на ходу заговорит.
Увы, я знаю их повадки
И разговоры до утра,
На них охотливы и падки
Все фибры черного нутра.
Он вызывает в людях смуту,
Не развязать ее узлов,
Когда, забывшись на минуту,
Вникаешь в смысл этих слов.
Любым житейским катаклизмам
В душе как будто бы не рад,
И лишь прожженные цинизмом
Глаза восторженно горят!
Знакомства круг не ограничен,
Он всех приветствует любя,
И вечно пьян, и вечно взвинчен,
И бельмы пялятся в тебя.
Увы, я знаю их манеры —
Пойми, прими таким, как есть,
И сам останешься без веры,
И забредешь куда невесть…
Сводя в губительные круги,
С собой вербует души в ад,
А черных замыслов потуги
Потом другие завершат.
Его пронзительные глазки
Повсюду чудятся уже —
В холстах, в кино, в печатной краске,
И даже в собственной душе!
Он многолик, умен, проворен,
В дома распахнутые вхож,
Заговорит любое горе,
Когда по жизни невтерпеж.
О злой судьбе, о тяжкой доле
Ему расскажут без прикрас,
Но плохо тем, кто поневоле
Ему доверится хоть раз!
Среди друзей немых и скучных
Он весел, в радости – скушен,
Один на тысячу подручных
Во всех талантах искушен.
Он в жизни мухи не обидит,
Он в отношениях учтив,
Он все предчувствует и видит,
Себе на службу обратив.
И темных нет на нем пометин,
И в глубине кривых зеркал
Простому глазу незаметен
Его пугающий оскал…

Все в движении, дым коромыслом,
И невольно присвистнешь: «Ого!»
И не то, чтобы очень со смыслом,
Но, однако, и не без того.
То промчится какой-нибудь леший
И исчезнет в дверях за углом —
В эти двери ни конный, ни пеший
Не пробьется за ним напролом.
То, ныряя на лестницах гулких,
Их ватага сорвется в бега,
Помаячит в пустых закоулках
Заполошная баба-яга.
И в какие-то странные салки
Все играют листами с утра
Проносясь, секретарши-русалки
И кикиморы-бухгалтера.
Подивишься на гибкое тело
И на ноги, что чудно стройны —
Разве нет никакого ей дела
До меня, до других, до страны?
Но уносится, как на моторе,
От забот очумевшая вся
В нешироком сквозном коридоре,
Даже мельком глаза не скося.
Ты стоишь в стороне не дыша аж
И гадаешь, кто правит здесь бал —
Словно вдруг на чудовищный шабаш
Нежелательным гостем попал.
А в прохладной тени кабинета,
Не понять – то ли мертв, то ли жив,
Затаился невидимый некто,
Воспаленные очи смежив.
Он всему голова и опора,
Он божок этих скользких лядин,
Не вникая в кошмар коридора,
Восседает на троне один.
С тех времен, как поднялся и вырос
Его тощий, занюханный трест,
Он, порой поднимаясь на клирос,
Своих подданных поедом ест.
Мол, опять результат невысокий,
А вассалы жируют опять —
Тянет с вотчин последние соки
И за пядью ступает на пядь.
И уйдет он, не слушая хая,
И глаза по привычке закрыв…
И с проклятьями веси, вздыхая,
Ликвидируют новый прорыв.