Этот район был и есть академический. Рядом Политехнический институт, Институт телевидения, знаменитый Физтех им. Иоффе, Котлотурбинный им. Ползунова, завод «Феррит», «Позитрон», Радиевый институт, Агротехнический и «Гипроникель».
Так что в нашем классе все время учились дети ученых и научных работников. Не все, конечно: после восьмого класса ровно половина ребят пошли работать, Лариса Мамонова – токарем на завод, Наташа Шорохова – в пошивочное ателье, Толя Серов, Женя Изюмов и Валера Бублеев – поварами. Вторая половина перешла в 121-ю школу. Витя Кадеев и Эдик Туровкий попали в колонию. Я потом часто их встречала около кинотеатра «Выборгский», куда мы ходили, толпились кучкой, меня звали. А я их страшно боялась. С Эдиком Туровским мы разбили стекло в школьной библиотеке. Точнее, он мной разбил стекло… Рядом был кабинет директора, он тут же вышел: «Кто разбил стекло»? «Я», – сказала я, что было чистой правдой. Папа потом несколько раз звонил родителям Эдика, чтобы вместе вставить стекло, но они не реагировали. Эдик был стиляга, брюки дудочки, 22 см внизу, были только у него. Рядом была гостиница «Спутник», там жили финны. Многие чуть не лишились благонадежности, принеся в школу жвачку, выпрошенную или выменянную на пионерские значки. В парикмахерской при гостинице работала Таня Калутина. Их было две сестры, Таня и Галя, одна вышла замуж за Витю Кадеева, другая – за профессорского сына, забыла фамилию.
В 124-й школе был французский язык. Папа все хотел перевести меня в другую, где английский, например, в 103-ю, но ничего не вышло, все было строго. Мы потом встретились с ребятами из 103-й школы, которые тоже пошли в нашу, знаменитую 121-ю математическую, там были все языки, и это не стало препятствием.
121-я школа на Большой Спасской
На Тореза мы переехали в октябре 1961 года. Занятия в школе уже начались. Наши дома сдавались по очереди, так что и новички появлялись в нашем классе по очереди, стояли с портфелями у доски, пока не приходила учительница и не представляла очередную «жертву». Дети жестокие. Войти в новый коллектив удалось не сразу.
У нас в четвертом классе образовалось два клана, мы воевали, дрались мешками для обуви, некоторые клали туда камни, Свете Гарб так зафитилили по лбу палкой, что пришлось вводить противостолбнячную сыворотку. Мы организовали тайное общество «В полночь упадет звезда» (ВПУЗ), засылали шпионов в противоположный лагерь. Наташа Котлярова была заслана, да там и осталась.
Меня, как новенькую, посадили с Костей Утехиным, с ним никто не хотел сидеть. Он щипался, бил по ногам, и все от него плакали. Я не жаловалась, но учительница, Бэлла Лазаревна, сама отсадила меня. Ее воспитательный метод закончился крахом. И он сидел один. Я потеряла его потом из виду. Его мама преподавала черчение на кафедре в Политехническом, где я училась и проработала 25 лет, и слыла очень строгой.
Юра Федотов, к которому меня отсадили, был более добродушный мальчик. Хотя мы и с ним дрались, делили парту мелом пополам. Он приходил ко мне домой, но не решился войти сам. Послал девочку из нашего класса, Иру Краинскую, чтобы я вышла. Но Ира выдала его, сказала, что пришли четверо меня бить. Я, конечно, не пошла. День был морозный, у нас дома стоял обогреватель, я двигала штору, чтобы лучше рассмотреть пришедших, и штора, задев за спираль, загорелась. Тюлевая занавеска вспыхнула мгновенно, а привезенные мамой из Москвы тяжелые гобеленовые шторы только немного обгорели. Заплатку сделали из моего шелкового желтого передничка, сшитого для украинского костюма моей первой няней, Ириной Николаевной, которую я совсем не помню.
В этой квартире пожар был еще раз, когда мама стирала в ванной папин плащ. Она замочила его в ванной в бензине, а тут вошел папа и стал включать газовую колонку. Брат вертелся рядом. Его кудрявая головка вспыхнула, как огненный нимб, мама стерла огонь с его головы своей рукой.
Потом брата не хотели стричь ни в одной парикмахерской, думая, что это какая-то болезнь. А мама долго лежала в больнице, а потом дома, следы от ожогов остались на всю жизнь.
В четвертом классе мама сшила мне нижнюю юбку, что тогда было модно, накрахмалила ее, и я пошла в школу гордая и счастливая. В первый же день всех модниц поставили перед классом у доски, позорили и отправили в туалет снимать юбки. (А мальчишки стояли и ждали, когда мы выйдем. А юбки большие. Объемные. Как незаметно вынесешь?)
В 124-й школе, куда нас перевели, тоже было интересно. Школа была восьмилетка. Я, как человек общественный, всегда была за «несправедливо» обиженных. Наша классная руководительница, географичка Антонина Александровна Страздынь, невзлюбила мою подругу Свету. В чем это выражалось, сейчас не упомнить, но чашу терпения переполнило задание мыть полы в белых фартуках (мы были дежурные по школе. Девочки должны были надевать белые передники, а мальчики белые рубашки). Зачем в этот же день нужно было мыть класс, не помню, но все мыли, а Света отказалась. (Я была солидарна! Рассказала папе, и он пошел в РОНО и перевел нас в соседний класс.) А соседний класс, «5Г», был легендарным, во всех школьных соревнованиях он занимал первые места, в кабинете все стены были обклеены стенгазетами. Мое воображение поразила та легкость, с которой классная руководительница, Валентина Николаевна Кузнецова, общалась с учениками. Она, как и ее муж, Василий Васильевич, преподавала физкультуру. И если он на самом деле был профессионалом, привившим мне любовь к лыжам, спортивным играм, различным соревнованиям, то она в основном чесала языком, а потом переучилась на преподавательницу начальных классов, когда мы уже ушли из школы. Она разговаривала с нами на разные темы, некоторые из которых мы считали в то время неприличными: о необходимости носить теплые байковые штаны, про «замуж» и пр. Причем при всем честном народе. Нас это все очень смущало. А в восьмом классе построила всех и велела сделать два шага вперед тем, кто пришел в капроновых чулках. Мы вышли под улюлюканье наших мальчиков. Велела снять, отобрала и отправила в таком виде домой (в марте в Ленинграде еще холодно). Странно, но мы даже не обиделись, продолжая ее любить.
Читать дальше