Евгений Меркулов - Посреди донской степи

Ладно, ладно, не кричи. Ишь ты, голосистай!
Поглядикося, уснул, перестал реветь.
Что ж, давай, сноха, мечи угощенья быстро.
Поснидаем, да назад засветло б успеть.

Расшалились под стрехой бойкие воробушки.
Солнце, трошечки погодь, рано не всходи.
Я лазоревый платок подарю зазнобушке,
Чтоб хранила обо мне память на груди.

Нам сегодня на заре уходить из хутора,
А вернёмся ли назад? – ведает Господь.
Ой, чегой-то, братцы, мне на душе так муторно?
Ты, сердечко, не щеми, да не колобродь.

Голова полным-полна горестными думами,
Знать, не зря в ночи кричал громко козодой.
Ноне снова в бой идтить вместе с односумами,
Чую, станет энтот бой нашею бядой.

По лугам сейчас пройтись, по росе предутренней,
Да с размахом от плеча накосить травы,
Отряхнуть солёный пот смоляными кудрями…
Тольки в кудрях седины на полголовы.

Всё, негоже не вставать на побудку сотнику,
А ить надобно ишо напоить коня.
Досмолю свой самосад, поклонюсь Угоднику,
А потом уже пойду прочь из куреня.

Пролетела быстро ночь, виден свет в окошечко.
Заиграет поверхам сотенный трубач.
Моя любушка-жана спит, свернувшись кошечкой.
Не прощаюсь, не люблю дюже бабий плач.

Ну, давай, Гнедок, вперёд. Знаю сам – не просто.
Мы без роздыху идём уж который день.
Вот минуем поворот около погоста,
Там гляди, рукой подать и родной курень.

Напеки, маманя, мне пирогов с картошкой,
Да, как прежде, ставь на стол миску с каймаком.
Я, признаться, на войне сголодался трошки,
Мог бы справиться зараз с жареным быком.

По крови да по воде шёл через огонь я,
Сквозь малиновый закат в розовый рассвет.
И не сыщется нигде уголка в Придонье,
Чтобы конь мой боевой не оставил след.

Постели, маманя, мне спать на сеновале,
Чтобы ноздри щекотал запах чабреца.
О таком спокойном сне сколько раз мечтали
Мы под грохот канонад и под свист свинца.

Послужили за шесть лет мы и тем, и этим.
Кто там прав, а кто не прав, леший разберёт.
Довелось в глаза смотреть мне казачьей смерти,
А теперь хочу домой. Ну, Гнедок, вперёд!

Вот, последний бугорок, торопись, дружище!
Нам осталось проскакать только полверсты…
Где знакомый хуторок? Всюду пепелища,
Лишь белеют кое-где новые кресты.

Было это, братцы, бают старики,
В хуторе Бурацком у Хопра-реки.
Кончилась гражданка, шёл двадцатый год.
Смерть да лихоманка, голод, недород.

Раз осенним утром, деды говорят,
Завернул к ним в хутор красный продотряд.
– Проверяйте кажный погреб и амбар! —
Приказала важно девка-комиссар.

Кожаная куртка, сбоку кобура.
– Это же Аксютка, Прохора сестра!
Так любила страстно жениха-хохла,
Что за ним до красных, глупая, ушла.

Как проведал Прохор, сразу спал с лица.
Он же ей, дурёхе, был замест отца.
Не понять, не вызнать бабьего нутра,
Поломала жизню младшая сестра.

Дело молодое, Бог ей судия…
Но так вышло, ноне подлая змея
Поплевала ядом, и притом не раз,
Показав солдатам на родимый баз.

Появился скрытый в хуторе слушок,
Что у Прошки с житом найденный мешок,
В тайнике хранился там, за куренём.
Окромя сестрицы кто мог знать о нём?

И за то что парень жито утаил,
Приговор понятен – сразу на распыл.
Стрельнули солдаты в балке у Хопра.
Погубила брата младшая сестра.

Но гулять ей тоже всласть не довелось,
Ночью уничтожен весь её обоз.
Кто рубил и кто там заметал следы?
Ничего не помнят старые деды.

Этот день такой был ясный,
Кто же солнышко закрыл —
То ль за тучами погасло,
То ль в тени вороньих крыл?

Ветер пел, и ржали кони,
Да звенели стремена.
Что же звуки стихли ноне
И откуда тишина?

От жары промокла потом
Гимнастёрка на спине…
Стало холодно с чего-то,
Вдруг морозно стало мне.

Занемело сразу тело,
Обессилела рука —
Видно, пуля долетела,
Поразила казака.

И теперь уже неможно
Мне обнять отца и мать
И не кинуть шашку в ножны,
Хлеб не сеять и не жать,